ТриНити (СИ) - Москалева Анна Страница 28

— Ей так надо, пап.

После завтрака Татьяна проинспектировала шкафы с крупами, холодильник, погреб с овощами и удивленно спросила:

— А обед-то с чего готовить?

— Так суп вот, — Петр развел руками, — и картошка.

— С деньгами плохо, да?

— Да нет, — Петр не понимал, в чем дело.

Татьяна задумчиво рассматривала два сиротливых пакетика с гречкой и с рожками и явно что-то просчитывала.

— Магазин-то тут в Мелеховке?

— Да.

— А добираться тяжело?

— Автобус в обед должен быть.

— Вы с автобуса меня встретите?

— Встречу, — Петр пожал плечами, а Лис просто улыбнулся.

На ужин у них был плов, маринованная морковка и кисель с жареными плюшками — с духовкой Татьяна пока не справилась. Петр с Лисом ели быстро и молча — очень уж вкусно получилось. Петр вспоминал, как готовила его мать. Только сейчас он понял, что Лис-то никогда такой вот домашней стряпни и не ел. Нет, бывало, что им вкусности в оплату приносили. Не все платят деньгами. Кто-то бочку солярки привезет, а кто-то пирогов корзину. Но в свой дом они приживалок не пускали. Не нужен им был никто. А вот Татьяна будто и не пришлая. Будто всегда тут жила.

Он, осторожно разглядывая гостью, помог ей прибрать со стола. Помощь она приняла, как само собой разумеющееся. Но посуду мыть Петра не пустила. Было видно, что ей нравится чувствовать себя нужной.

Эта женщина вошла в их быт как недостающий кусочек мозаики. Вот приехала она, и сложилась полная картина.

Петр уже перестал удивляться. У них очень быстро сложились равновесные отношения — он помогал ей носить тяжести, управлять двор, ездил с ней за покупками. При этом готовка и стирка лежали целиком на ней. Кажется, она была этому рада. Мужчина оставил за собой все дела дворовые: починить, наладить, выкопать. Убирались в доме и во дворе все вместе. Это было удивительно, как простой труд объединял. Вытряхнуть вместе половики, помыть пол после того, как другой подмел, протереть пыль по подоконникам — простые дела, которые в их доме превращались почти в праздник. Шумели, смеялись, шутливо ругались. Лису нравилось.

Прошел, наверное, месяц, после появления Татьяны. Она сидела все на той же лавке после ужина и смотрела вдаль. Петр присел рядом, Лис вынес во двор чай из трав — старый Шаман его многому научил, травником он был знатным.

Татьяна взяла чашку и, все так же ни на кого не глядя, заговорила:

— Сын у меня пропал. Давно уж, месяцев пять ни слуху, ни духу. Я его одна растила. Работала, всем обеспечить старалась, все ему дать. Водила его по музеям, по кружкам, по секциям, в отпуск возила. Для себя, считай, и не жила. Пока он был маленький — не до того было. Ребенка бы управить. А потом боязно стало — а ну как мальчик с отчимом характерами не сойдется. Он у меня с самого детства непростой был. Норовистый. Ну, я думала, мужчине ж так и нужно. Сильным быть. Он меня не слушал никогда, а я в умных книжках вычитала, что мы воспитываем не словами, а своим примером. Тем и успокоилась. Казалось мне, что вот он же видит, что работать надо, о близких заботиться. Значит, таким и вырастет. А он вырос, и знаете, что мне сказал? Ты, мать, говорит, всю жизнь горбатилась, а для себя никогда не жила. Ничего в жизни не видела. Я, говорит, так не хочу. И ушел. Ни учиться не стал, ни работать. Нашлись подле него какие-то дружки, при которых он был на посылках. Они ему копеечку подбросят, а у него ж глаза горят — вот они, легкие деньги. В шестнадцать же лет десять тысяч громадными деньгами кажутся, когда всю жизнь на меньшее жил. Чем занимался, не знаю. Думаю, что чем-то незаконным. Наверное, наркотиками. Похоже, он и сам стал наркоманом. Дома появлялся все реже, нервный стал, круги под глазами. Бывало, кричать начинал — а у самого руки трясутся. Вот такой он и ушел. Совсем. Сначала на телефон отвечал. Я, мам, вернусь. Завтра, послезавтра. Потом вернусь. А потом и отвечать перестал. Я сначала сама искала. Недели через две в полицию пошла. Все впустую. Вот, кумушки на работе насоветовали, к вам приехала. Да душа чувствует, что уже без толку.

Татьяна замолчала. Из ее глаз текли слезы. Женщина не стеснялась, утирала их ладонью и шмыгала носом. Глубоко вздохнула:

— Ну вот, все рассказала, можно и к себе ехать. Больше мне тут делать нечего. Искать мне никого не надо, душой чувствую, что уже некого.

— Не уезжай, — Лис положил руку ей на плечо. — Не надо.

— Действительно, — голос Петра почему-то дрожал. — Оставайся.

— Ты нам нужна, — добавил Лис.

Татьяна обернулась, посмотрела на них и разрыдалась в голос. Уткнулась лбом в плечо Петра и всхлипывала, сотрясаясь от рыданий. Тот ее обнимал и гладил по волосам, а Лис ушел в дом.

Сына Татьяниного он все же посмотрел. Право было материнское сердце, в мире живых его не было. Сказал он об этом не Татьяне, а Петру. А тот уж сам выбирал и слова, и утешения. Близкой она ему стала. Женщины в его прежней жизни были для него музами, отчасти недосягаемым. Он им служил, как мог. А тут выходило наоборот: оберегают и заботятся о нем. Петру было непривычно, в диковинку, но он очень это ценил, и Татьяну, кажется, искренне полюбил.

Она так и осталась с ними. Никуда не уехала. Не к кому было, да и не к чему. А тут она была нужна. Тут ей и нужно было жить. Быть женой Петру и матерью Шаману.

Именно в таком составе их семью застал корреспондент районной газеты, приехавший писать статью о Шамане. Лис отказался с ним общаться. Наотрез. Попросту ни слова ему не сказал. Тогда корреспондент зашел с другой стороны — стал описывать жизнь людей около Шамана. Ведь не секрет, что то, что одному дар — другому наказанье.

Статья получилась теплая. Без любимых публикой сенсаций и разоблачений. О том, что главное в жизни любовь и взаимоподдержка. О том, что главное никогда не отчаиваться. Тут даже рассказали о родной матери Лиса. Ведь именно она привезла мальчика на Алтай. Описали заботливую хозяйку Татьяну. Сказали всего пару слов о таинственном даре Елисея. Больше говорили про преодоление трудностей и поиск смысла жизни. Статья Петру понравилась. Он прочитал ее Елисею, и тот дал разрешение на печать. Даже позволил себя сфотографировать вместе с отцом и Татьяной. Корреспондент долго уговаривал его открыть глаза. Последним аргументом было, что в чёрно-белом варианте да на газетной бумаге с закрытыми глазами вы будете выглядеть как труп! Лис согласился. Так появилась единственная фотография Елисея с открытыми глазами. Тираж у газеты был небольшой, чуть больше двадцати тысяч экземпляров. Конечно, с десяток выпусков осталось в доме Петра и Елисея. И, конечно, каждая суеверная алтайская старушка спрятала у себя в шкафу по экземпляру. Не исключением была и бабушка Сергея.

Часть 2 Глава 7

Аля и Сергей летели до Горно-Алтайска. Перелеты эконом-класса — то еще удовольствие: в полете предлагают только воду, салон уплотнен настолько, что колени упираются в спинку впереди стоящего кресла, бесплатно с собой можно провезти только десять килограммов багажа, и прилетите вы не в центральный аэропорт региона, а бог знает куда. Но ребят все устраивало. Даже возвращающиеся с курортов пассажиры с детьми их не смущали. Они смотрели на закатное небо из иллюминатора и тихонько говорили о своем. Точнее, говорил Сергей. Аля в основном молчала. Ее настроение Серега объяснил сам себе разрывом с матерью и был во многом прав.

В аэропорту Аля долго плакала в его объятьях. Тихо всхлипывала, но молчала. Сказала, что тяжело расстались с матерью, и все. Серега понимал, что все очень сложно, и с расспросами не лез. Он аккуратно обнимал ее за плечи, отпаивал чаем.

Потом, уже во время полета Сергей рассказывал Але как раз про ту статью о Шамане. Говорил, что то, что для одних наказание, для других — дар. Что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ведь, в конце концов, если бы Алина жизнь сложилась по-другому, Алька не работала бы в кофейне, и ребята никогда бы не познакомились.