Мой инфантильный супруг - Анна Денира Страница 2

— Так-то оно так, — я задумчиво проводила взглядом смеющихся детей, дерущихся на палках, — и без мужа тяготно. Одной огород тяжело вести…Да за кого же тогда? Нормальных мужиков разобрали давно, остались только пьянчуги да картежники. Какие ж дети будут?

— И то верно… — Геста небрежно смахнула кошку, что прыгнула прямиком на стол полакомиться пирогами. Кошки, жившие у Вешки, ели почти все.

— А Гога — козлодер*? — Феноила пожала плечами.

— Только и умеет, что песни орать, — я покачала головой.

— А если Накин?

— Так он спился совсем. Я только и вижу, как он то в кустах, то в навозной куче валяется.

— Жаль. Хорош был чертяка…

— Говорю, шо не за кого, — я облокотила щеку на согнутую руку. Все это начинало раздражать. Вот бы тоже за кузнеца замуж выйти…Они сильные, без работы никогда не остаются.

— А тот, — Вешка шлепнула Феноилу по руке так сильно, что та выронила пирог, — ну-ну, поняли?

— Нет, — Геста вновь спихнула кошку.

— Да этот же, ну, Ани, помнишь? На окраине живет почти, ну, придурковатый такой…

— А, странька* тот, — Феноила вытерла руки о передник, забирая несколько пирожков к себе домой, чтобы угостить дочку. — Чудной такой…Хотя, знаешь, Ани, развестись всегда можно. Это уж лучше, чем женонеистовый рыцарь!

Я мельком взглянула на Гесту. Та утвердительно кивнула. Так-то оно верно, но местный странька в качестве мужа меня не очень прельщал. Такой хрупкий и лицо смазливое…Он пришел в Дасинку года три назад, чем уже привлек к себе внимание — к нам в деревню никто просто так не переезжает. Туточки родился, на огороде поработал, дите родил, туточки и умер. Тихо, мирно, без проблем. Всем ж тогда и любопытно стало. А он приветливый такой, я его никогда без улыбки не видала. Вешка сказала, кто лыбится постоянно — тот точно придурковатый али больной. Работа у этого страньки тоже не ладилась: ничего на огороде у него не росло. Всей деревней ему на еду давали, чтобы с голоду не подох. Феноила его себе сначала хотела забрать. Мужик же все-таки и ведет себя аки аристократ. Но тот женщин стеснялся, сидел то цветы нюхал, то с животинами игрался. А животины его любили, вот тут уж нечего сказать. Геста сказала, что они в нем своего чувствуют. Вот и стал он пастухом здешним.

Мы с ним толком и не говорили никогда. Утром я ему коровку свою отдам на выгул, он мне улыбнется, я ему нет, вот и весь разговор. А теперь я его жениться должна позвать. Он добряк наивный, конечно, авось поведется, ежели ему о тяжелой предстоящей судьбине рассказать, да согласится ли?

— Что, ведьмы, опять на шабаш собрались? Не знаю, что тут за кипиш, но напряжение одним местом прям чувствую, — Вешка хлестанула тряпкой подошедшего мужа. Это был крепкий двухметровый мужчина с жесткой щетиной и шрамом, рассекающим левый глаз. Он мне всегда помогал, был мастером на все руки. Вот Вешке повезло. Обращался он в льва здорового, да только не в зверюгу, как думалось. И морда у него львиная становилась, и грива такая до поясницы, и шерстью покрывался, а тело все-равно человеческим выглядело, да и ходил только на двух лапах. Чудно выглядело. А Вешка, когда первый раз увидала, чуть в обморок не хлопнулась.

— Ани мужика ищем!

— Ооо, — оборотень задумчиво покивал головой, подбрасывая себе на плечо дочку, — её нужно к принцу нашему. Тот, по слухам, настоящий балованный засранец. А Ани ему хворостиной по жопе НА!

Я громко рассмеялась. Вешка сунула нам в дорогу оставшиеся пироги, сняв с забора ржавеющий фонарик и сунув в него горящую спичку. Вокруг огонька тут же начали собираться мотыльки.

— Приходите завтра, я печенье делать буду.

— Ежели дождя не будет, — Геста отряхнула на себе старенькое платье.

— А ты Ани все же кликани завтра страньку, авось уберешь с его лица лыбу хоть на секунду.

Странь — чужой человек (странька — некое прозвище, в основе которого лежит слово «странь»)

Мужатка — женщина замужняя

Женонеистовый — похотливый

Козлодер — плохой певчий с противным голосом

Баламошка — дурачок

Глава 2

Утро в Дасинке начинается рано. Едва первые лучи коснутся верхушки золотых колосков, деревня наполняется громкими криками петухов, ударами коромысел о деревянные ведра да громыханием повозок, отправляющихся в ближайший городок на продажу. Сперва тяжко ни свет, ни заря вскакивать, да потом помаленьку привыкаешь.

Выскочив на крылечко в одной длинной бесформенной ночнушке, я широко зевнула, потянувшись вверх за сцепленными руками. Чистый прохладный ветерок коснулся спутанных черных волос и босых ступней, о которые уже терлась соседская кошка, повадившаяся приходить ко мне за лакомствами. Ступеньки крыльца противно заскрипели, стоило мне спуститься вниз к большому бочонку с холодной водицей. Не было в доме мужика, а вечно просить Вешкиного кузнеца чинить разваливающийся домишко, совесть не позволяла. Порою, я и сама за молоток бралась. Да вот только полку прибить — это не крыльцо починить. Умыв лицо, я окинула взглядом свою избу, уперев руки в бока. Пускай и наследство родительское, но старо как этот мир. Дворик у меня, хотя и маленький, но аккуратный, забором с редкими досками обнесен, дорожка из камушков к дверце проложена. Домишко выглядит прилично, да вот дверца то и дело соскакивает, створки окошек отваливаются, все скрипит, и чуется мне, что наследие-то мне на голову когда-нибудь свалится. С избой рядом хлев есть, там Пани моя живет. Хлев маленький, на одну коровку рассчитанный, но протекает постоянно, сколько б я там крышу ни чинила. Пани у меня красавица: сама беленькая, коричневыми пятнышками усыпана, маленькая такая, а молока выдает столько, что в нем купаться можно.

Заскочив в дом, я села на табурет перед зеркалом в старой раме, взяв в руки деревянный гребешок. Волосы у меня длинные и чернющие, как смоль. Отрезать я их когда-то хотела, да матушка меня знатно тогда поругала, сказала мне, что волосы — то красота женская, не гоже их по плечи