Отрада - Виктория Богачева Страница 15

Он помолчал немного и вскинул на Белояра ожесточенный, озлобленный взгляд.

— Я его своими руками удушу, коли с детьми что дурное приключится. И суд воеводы мне будет без надобности.

— Не приключится, покуда мы за ними присматриваем, — со спокойной уверенностью ответил Белояр, стиснув плечо Храбра.

Тот вздохнул и ссутулился.

— Отец на днях приснился, — тяжело обронил, немного помолчав. — Не знает его дух успокоения, покуда я его убийце не отомщу.

Что сказать, Белояр не ведал. Не существовало таких слов, которыми можно было уменьшить тяжелое бремя, легшее на плечи Храбра, и он бы забыл, как увидел растерзанного, мертвого отца посреди леса. А подле него – мачеху и стрыя, и выпотрошенные мешки с добром, что везли они домой с ярмарки.

Покуда не доберется правды, покуда не поймают тех, кто такое зло над людьми учинил, и сам Храбр покоя знать не будет.

Когда он ушел, то Белояр еще долго стоял у забора да глядел ему вслед. Вернувшись в избу, столкнулся с разгоряченной, недовольной женой, которая налетела на него, едва муж переступил порог.

— Ну, хоть ты с ним потолкуй! — Услада вытерла рушником мокрые руки и сердито отбросила его на лавку. — Жену ему сыскать надобно! И за избой бы присмотрела, и за дитятями.

Вместо ответа Белояр залюбовался раскрасневшейся женой.

— Сколько можно по Нежданке печалиться! Уж третью весну она женатая баба, а Храбр все вздыхает!

— Да не вздыхает он по Нежданке больше, — муж махнул рукой. — Давно свое отлюбил.

— Так отчего ж на девок не глядит? — Услада подбоченилась и с подозрением глянула на мужа. — Вон их сколько в поселении, как грибов после дождя. Али опять присох к какой-нибудь дурной бабе?

— Ой! — Белояр поморщился и скривился. — Не ведаю я об том ничего. Все, довольно. Оставь Храбра в покое, жена. Он сам себе голова.

— Голова, как же, — Услада от возмущения даже фыркнула. Но с мужем больше заговаривать не стала и продолжила тихонько бубнить себе под нос, вымешивая тесто на каравай.

12.

Две седмицы Отрада прожила как в тумане. Оно и к лучшему. Плохо помнила, как запалили для матери погребальный костер, как справили по ней тризну. Женщины пожалели ее, сироту, и сготовили столько кушаний, что можно было не один стол заставить.

А может, и не все жалели. Кто-то любопытничал, кто-то злорадствовал, а кто-то пришел поглядеть, что взаправду ее мать умерла и лежала на погребальном костре, укрытая выбеленным полотнищем.

Отрада сама белила его под конец лета. Мыслила, рубаху справит – себе ли, а может, и жениху. А тут вон оно как все повернулось.

Без матери в их маленькой избенке сделалось совсем тоскливо и пусто. Не зная, чем занять себя, Отрада маялась и шагала от стены до стены. То на лавке посидит, то у печи постоит – работа любая из рук валилась. Пробовала шить, и все пальцы себе исколола – едва ли не впервые! Потом нитку на веретене порвала.

Тесто поставила – так не поднялось, второй раз – скисло. Матушка всегда говорила, что стряпать надо с любовью, со спокойной, чистой душой. Оно и понятно, что все Отрада портила, к чему бы ни прикасалась. На душе у нее была одна маята.

Что дальше делать, как жить без матери – не ведала. Отец ее в это поселение давным-давно пришел, его приняли. Неохотно, но все же приняли – спасибо, вступился за него тогдашний кузнец Славута Володимирович, отец Храбра.

Бус избу поставил, бортничеством занялся. А жену себе, мать Отрады, тайком умыкнул – строгий дед Брячислав не дозволил чужому, пришлому мужчине свататься к дочке своей, не отпустил Любаву добром к неугодному жениху.

Он ее и украл. А как разула его Любава и стала мужниной женой, так вено великое деду Брячиславу ее батюшка выплатил. А все одно, родня такой дерзости ни Любаве, ни мужу ее, Бусу, не простила. Вуй Избор и вовсе дальней дорогой обходил отца Отрады, коли случалось им повстречаться. Никогда к ним в избу не приходил, когда Бус в ней был. И лицо у него менялось, стоило им просто взглядами пересечься. Таким злым, ощерившимся становился вуй Избор.

Нынче осталась Отрада совсем одна: отцовского рода, к которому принадлежала, она не знала. Никогда он не говорил, откуда да как забрел в их поселение, кто у него из родни есть. Были у нее вуи, дядьки по матери, но и к ним она не могла податься. Брат матери ни над сестрой после ее замужества, ни над сестричами власти не имеет. Жена покидает свой род и переходит под власть мужа, со всем старым связь обрывает и начинает новую жизнь, словно второй раз рождается. Для отцовской семьи девка умирает, чтобы жена могла войти в мужнину избу.

Коли б не то сватовство да разговор, после которого ее матушка умерла, Отрада, может, и пошла бы на поклон к вую Избору. Бросилась бы в ноги, попросила бы пригреть сироту, не дать себя в обиду, а избу – на разграбление. А там бы ее, может, и впрямь сосватали за дядькиного сына, ее брата двухродного. И стала бы Отрада женой, и ничего, как-нибудь стерпелось бы, слюбилось у нее потихоньку.

Не всем ведь в жизни такое счастье выпадает, как ее отцу да матушке, — по любви семью создать да жить, горя не ведая.

Но матушка перед смертью дала ей наказ, ослушаться которого Отрада никогда бы не посмела. Велела за дядькиного сына замуж не ходить.

Потому и не пойдет Отрада к дядьке Избору на поклон. Сама как-нибудь проживет... Светлая Макошь ее не оставит. Она в это крепко верила.

Но вуй Избор все иначе порешил. Минула пара седмиц, и как-то под вечер, к трапезе, постучал он в избу. Сидевшая за столом Отрада подскочила от испуга и боязливо покосилась на дверь. Уже несколько дней к ней никто не заглядывал, даже знахарка не приходила – больно забот было много в поселении, тяжко этой весной распашка шла, мужчины то спины себе надрывали, то на плечах расцветали широкие вдавленные полосы...

Поправив рубаху и привычно погладив лунницу, Отрада вышла в сени и отворила дверь. На крыльце стоял вуй Избор с