Крапива - Даха Тараторина Страница 15

– Зажми зубами.

Тот нехотя обратился к Шатаю:

– Скажи своей жэнщинэ, что я нэ боюсь боли.

Но Крапива не стала дожидаться, пока шляхи меж собой договорятся. Она легонько стукнула краем головешки Бруна в лоб.

– Сожми, сказала!

Делать нечего, пришлось покориться.

Когда лекарка убедилась, что замкнула кровь, а чудодейственная травка не допустит в рану заразы, тогда только заметила, как странно глядит на неё Кривой.

– Я лекаркой в деревне была, – объяснила она. – Травы слышу…

Шатай же буркнул:

– Утром пойдём к вождю.

Когда по дну котелка заскребли ложки, а горизонт зазолотился, шляхи только устраивались на ночлег. У каждого имелось тонкое одеяло, в которое они заворачивались точно гусеницы в кокон. Имелись и особым образом выделанные шкуры, ставшие почти невесомыми. Их шляхи приторачивали к сёдлам и доставали, когда разбивали лагерь надолго, либо когда стояла непогода. Нынче же обходились без них. Всё это Крапива, конечно, только слышала. Кто ж знал, что доведётся и своими глазами поглядеть…

Одеяло Шатай вынул ещё в дороге и укутал им Крапиву, чтоб не пораниться. Сейчас он также отдал его девке.

– А ты?

Шлях пожал плечами.

– Привычэн.

Он вытянулся на земле с нею рядом, но так, чтобы даже сквозь одеяло не коснуться. Лицо Шатая было безмятежно и спокойно. Он не походил на жителя Мёртвых земель. Тёмные волосы соплеменников быстро становились жёсткими, пропитывались пылью и потом. Шляхи заплетали их в косы, но и те всего больше походили на паклю. Шатай же словно из бани не вылезал: светлоглазый, светлоликий, с мягкими соломенными локонами. Немудрено, что Брун задирал его: у Шатая разве что на лбу не было написано «чужак». Но всё ж душою он был шлях: Крапива хорошо помнила, как может перекосить его ярость боя. Разве не Шатай разрезал острым мечом живот тяпенскому красавцу Холодку? Разве не он плясал в танце с Хозяйкой Тени? Шлях может быть сколь угодно добр к ней, Крапиве, но всё ж он остаётся шляхом. А они не ведают пощады. Не пощадят и её, коли поймают на задуманном.

– Чэго нэ спишь?

Девица вздрогнула: она-то уж решила, что Шатай задремал.

– Что такое аэрдын?

Шатай открыл глаза и долго смотрел на неё, решая, отвечать ли. Наконец повернулся спиной и буркнул:

– Аэрдын – проклятая.

***

Даже пожелай Крапива уснуть, не сумела бы. Сморивший её в дороге кошмар был так же свеж, как страхи, которых она натерпелась за день. Казалось, сомкни ночь девке веки – и вновь хлынет поток черноты.

Оттого Крапива лежала с открытыми глазами и смотрела на звёзды. Чистое небо, без единого облачка, развернулось над нею. Девица падала в него, как в бездонный колодец, хотела кричать, да изо рта не доносилось ни звука.

Кривой храпел во сне, а Шатай дышал ровно, иной раз казалось, что и вовсе затихает. Все в племени Иссохшего дуба сладко спали, будто не они устроили расправу в Тяпенках. Нож при поясе Шатая был совсем рядом – руку протяни. Крапива могла бы взять его и полоснуть по шее одного или двух, а может больше. Лекарка знала, как резать, чтобы быстро и тихо. Но всех не убить, а оставшиеся заживо зароют её в землю. А следом – княжича, гибель которого сотрёт с лица земли родную деревню.

Крапива не сразу поняла, что дрожит. Не дрожит даже, а бьётся, как в падучей. Мать за такое назвала бы её кликушей… Но матери рядом не было, и пришлось стискивать зубы, загоняя страх глубоко-глубоко.

Девица на животе выползла из-под тёплого одеяла и, замирая от каждого шороха, двинулась туда, где дотлевал большой костёр. Там темнел камень, возле которого ворохом тряпок валялся избитый княжич. А от него к камню тянулась пуповина верёвки.

Она успела проползти совсем малость, когда путь преградили сапоги. Кривой подкрался незаметно, и не понять, когда перестал слышаться его храп. Он присел на корточки перед нею, и Крапива вскинулась на локтях, ожидая, что так оно всё и закончится.

– Ты рэшила, что вождь нэ оставляеэт дозор?

И верно, на что надеялась? Что утомлённое битвой племя повалится и уснёт мёртвым сном? Так оно, собственно, и показалось. Откуда ж девке знать, что те, кто вроде десятый сон глядели, навострили уши подобно зверью. Шляхи взаправду не слишком-то походили на людей, разве что выглядели схоже. И те из них, кого вождь оставлял сторожить, вовсе не спали, а становились частью степи: глядели, нюхали и слушали через неё. Кривой в этом деле был лучшим.

Крапива заледенела.

– Я… По малой нужде…

Калека тяжко вздохнул, а после вернулся на место и лёг, сцепив пальцы на животе. А потом тихо, словно сам для себя, произнёс:

– Пэрвая мать обэрэгает жэнщин. Но жестоко наказывает лжэцов.

Крапива села возле потухших угольев, обняв колени. Пышные кроны не пели ей колыбельную, а вместо зелёного ковра, насколько хватало глаз, расстилалась лишь измученная зноем жёлтая поросль. Девица не двигалась с места до тех пор, пока племя Иссохшего дуба не пробудилось. Когда же мужи начали зевать, не медлила и принялась хозяйничать. Затеплила огонь, состряпала кашу, добавив сладких кореньев. Кривой ни словом не обмолвился о случившемся ночью, а похлёбку нахваливал всех громче. И даже хмурый Брун облизал и без того чистую ложку. После Шатай велел:

– Тэперь мы пойдём поклониться вождю. Распусти волосы.

Крапива вцепилась в тугую косу. Расчесать волосы толком не удалось, но всё ж она их переплела, а то не дело. А чтоб совсем распустить… Перед мужем разве что!

Шатай же достал костяной гребень и сел, переплетя ноги.

– Иди сюда.

Пуще прежнего девица сжала в кулаках золотые пряди.

– У нас это срам великий…

Шатай нетерпеливо похлопал ладонью по земле перед собой.

– А у нас уважение к вождю.

Сжалившись, Кривой добавил:

– Степные жэнщины вплэтают в волосы заклятия. Поклонившись вождю, ты должна показать, что нэ задумала против нэго зла и нэ спрятала амулэтов.

Так и не получивший дозволения напрямую говорить с чужой женщиной Брун будто бы обратился к одноглазому, но Крапива смекнула, что слова предназначались ей.

– Вэрно ли говорят, Кривой, что, когда солнце висэло выше, жэнщины раздэвались перед вождём?

– И это так. – Кривой хитро прищурил единственный глаз. – Но врэмэна измэнились.

– Жаль, – сказал Брун, а Крапиву будто водой окатили.

Она подошла к Шатаю и послушно опустилась перед ним.

– Дай я сама…

Но шлях гребень не отдал.

– Обычай надо блюсти.

– Если заденешь, больно будет.

– Знаю.

Зубцом гребня он ловко