Межесвет (СИ) - Юлия Федорченко Страница 11

Той ночью явится она в тревожном сне

И скажет лишь одно: 'Приди ко мне'.

Морвена выросла без матери и не знала другой колыбельной. В ее теле сосуществовали две личности и две памяти, но вторая из них, принадлежавшая колдунье, казалась зыбкой и опасной, как глубокая топь. Одна мысль о том, чтобы погрузиться в этот темный омут воспоминаний, вызывала безотчетную дрожь и леденила душу. Морвена чувствовала, что там скрывалось столько боли и тоски, что на долю дис выпало столько испытаний, сколько не способен снести ни один человек. А ей, избранной Лилит, это удалось. И Морвене становилось стыдно за свои слабости и мелкие страхи, за то, что долгие годы она провела в добровольном заточении, остерегаясь людей, хотя это им следовало ее бояться. Однажды она увидела ее в зеркале: девушку с длинной белой косой под черной вдовьей вуалью. Черный — неподходящий цвет для лица столь юного и возвышенно чистого. О ком она горевала? По ком носила траур? Ответ таился на дне болота, куда не осмеливалась заглянуть Морвена — имя, каленым железом выжженное в сердце, которое она не могла и не хотела произносить. Но под траурной завесой ткани, спускавшейся до самого пола, девушка носила монарший венец, и в тот миг ведьме захотелось упасть на колени перед этой бледной величественной леди и просить у нее прощения — за себя и весь мир, причинивший ей столько страданий.

— Это оружие, верно? — спросила Идрис.

На закате Шадрен отправился в кабак и расспросил местных об исчезнувшем мальчике. Все в один голос утверждали, что подросток сбежал по собственной воле, так как ему надоели бесчисленные наставления матери, отличавшейся скверным характером. Шадрен осведомился о похожих случаях исчезновений, но никто из подвыпивших мужчин не мог вспомнить, происходило ли подобное раньше и когда. Он вернулся к Идрис с пустыми руками и обнаружил, что экзалторское ружье, главный предмет его гордости, лежит у нее на коленях.

— Что оно делает?

Шадрен приблизился к девушке и взялся за ствол твердой рукой. Вопреки его опасениям, Идрис не стала выхватывать опасную игрушку. Немного расслабившись, мужчина указал на ружье и наставительно произнес:

— Оно стреляет.

Идрис подняла вровень с лицом мешок из переливчатой ткани.

— А это?

Только тут Шадрен понял, что его походная сумка раскрыта и стоит у ее ног, а Идрис успела ознакомиться с ее содержимым. Мешок, прочная веревка, несколько стилетов и, конечно же, хрустальная маска были аккуратно разложены на кровати и подвергнуты скрупулезному осмотру. Мужчина зарычал, как рассерженный зверь, вырвал у нее из рук мешок и принялся яростно запихивать вещи обратно в сумку.

— Ты не имела права, — сквозь зубы процедил он.

— Ты мой постоялец, — невозмутимо ответила Идрис. — Я обязана была удостовериться, что ты не причинишь мне вреда. Или кому-то из нашей деревни.

— Твоей деревне плевать на тебя.

Ему не следовало этого говорить. Девушка покраснела от гнева и сильно стиснула губы, как будто сдерживала злые слова, рвущиеся наружу. Шадрен закрыл сумку и, не выпуская ее из рук, вскинул на плечо ружье. Отвернувшись, он какое-то время ждал, что Идрис его окликнет, а потом с тяжелым сердцем направился к выходу. Но что-то задержало мужчину на пороге: может, ему послышался ее тихий вздох или в памяти всплыли искрящиеся пески Кадиса, красными дюнами окружившие город.

— Я не привык, чтобы трогали мои вещи, — проговорил Шадрен. — Особенно ружье и маску.

— Надень ее.

Он обернулся.

— Что?

— Надень маску, — настойчиво повторила Идрис.

Сам не зная почему, мужчина повиновался. Он смотрел на нее сквозь прорези хрусталя, и его сердце неистово билось. Шадрен направил на девушку ружье и почувствовал, как оно теплеет в его руках. На лбу Идрис зажегся белый круг, отмечая ее как мишень. Луч мог насквозь прожечь ее голову и убить на месте.

— Ну как?

— Очень впечатляюще, — призналась Идрис. На ее лице не отразилось ни тени страха или сомнения, и Шадрену стало ясно, что она солгала: девушка исследовала его вещи из чистого любопытства. — Женщины охотнее делятся сплетнями. Я узнала кое-что о ведьме.

Он опустил ружье.

— Неужели?

— Исчезают только молодые ребята, — продолжила Идрис. — В основном сироты, которых хватятся далеко не сразу. — Она помедлила, глядя на него, словно раздумывая, говорить или нет. — У меня есть идея.

— Ты вовсе не… — Шадрен умолк, вспомнив, что уже предупреждал ее. — Это не игра, — попытался он образумить Идрис. — Почему тебя все избегают?

— Не все. Это не дает тебе покоя, верно?

Мужчина кивнул. Идрис не хотелось на него смотреть и еще меньше хотелось объяснять причину поведения соседей. Она с трудом выдавила из себя слова:

— Они думают, что я ездила в город заниматься проституцией.

— Но это не так?

Девушка с вызовом взглянула ему в лицо, тряхнув рыжими кудрями.

— А даже если?

— Это неправда? — мягко переспросил Шадрен.

— Нет, — прошептала она.

Он подошел ближе и взял Идрис за плечи. Ее раскосые глаза увлажнились, рот жалобно перекосился, словно девушка держалась из последних сил и вот-вот собиралась разразиться плачем. Шадрен наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй на ее устах, когда внезапно обнаружил, что все еще не снял маску. Кем он казался Идрис в таком виде? Ее личным судьей и палачом? Мужчина потянулся рукой, намереваясь избавиться от внушающего благоговейный ужас предмета, но Идрис остановила его. Она порывисто обняла мужчину, на миг коснувшись сухими губами его щеки, прямо под линией маски. У Шадрена раньше не было повода считать себя мягкотелым, но Идрис словно околдовала его: своей дикой, вызывающей красотой, своим голосом, обворожительным и зовущим, как песня сирены, своей робостью и упрямством. Все, что она делала, сводило его с ума. Ему еще придется пожалеть, что он вовремя не ушел и безотчетно отдался страсти, позабыв о долге. Но это произойдет многим позже, а сейчас он был безмерно счастлив, что может находиться рядом с ней.

— Мои родители содержали лавку с пряностями, — проговорил он. — И эти запахи, почти осязаемые, разносились по улицам города и оседали на мостовых, будто пыль. Я чувствовал их повсюду. От тебя пахнет так же. Ванилью, розмарином и корицей.

Губы Идрис дрогнули, но лицо не осветилось улыбкой. Может, потому, что Шадрен вовсе не пытался ее очаровать, а его слова были сродни признанию в любви. Она не хотела над ним смеяться. Так и есть, он признался — а Идрис приняла его признание.

Морвена с кем-то беседовала, в ее голосе явно слышалось раздражение и сдерживаемый гнев. Шадрен попытался сосредоточиться на происходящем в реальности, вокруг него, и обнаружил,