Невыносимая для Мерзавца - Евсения Медведева Страница 51

– Добрый день, Нинель Аркадьевна, – снял обувь, вручил ей букет цветов. – Я не хотел вас испугать.

– Да что вы, Вячеслав, – она прочистила горло, быстро глянула на мужа и исчезла в кухне.

– Ну, идём, Слав, – Дмитрий распахнул дверь своего кабинета, понимая, что приехал я за несколько тысяч километров не для того, чтобы в ответном визите вежливости прогуляться по их дому.

– Чай? Кофе? – Нинель встала в дверях, держась за косяк и еле заметно покачивалась.

– От кофе я бы не отказался. Даже в джете Куталадзе подают бурду, гордо называя её кофе, – я осмотрел отделанное деревом помещение: тёмное, брутальное, выполненное в дань ушедшей эпохе.

– А давай без прелюдий? – Дмитрий Саныч воспользовался тем, что жена вышла, и быстро захлопнул дверь, нарочно громко лязгнув замком. – Что случилось?

И я опять максимально тонко стал подбираться к делу, из-за которого удрал из тепла родного края.

– А случилось то, Дмитрий Саныч, что я женюсь на вашей дочери, – сесть мне не предложили, поэтому я остановился в шаге от ошарашенного старика.

– Это шутка такая? – он сглотнул ком и прошел к столу, опускаясь в массивное кожаное кресло. Дёрнул ящик, достал бутылку коньяка и два стакана.

– Вы знаете, что чувство юмора у меня избирательное, и поверьте, это не та тема, над которой мне хотелось бы смеяться, – покорно принял из его рук бокал, дождался команды и осушил залпом, повторяя движение Вьюника.

Тот зажмурился, выдохнул и откинулся на спинку кресла.

– Значит, это ты… – он усмехнулся и продолжил рассматривать меня, а потом сжалился и предложил сесть напротив. – Я свою дочь знаю как облупленную. Она увлеченная, яркая, молниеносная. Я даже научился отличать её прихоти от того, на что действительно стоит обратить родительское внимание. У меня трое сыновей, но никто из них так сильно не попал в моё сердечко, как эта маленькая зараза.

– Дмитрий Саныч, я глубоко уважаю вас, вашу супругу и всю вашу семью, но просто знайте, что я приехал не разрешения просить, а проинформировать.

– Сучоныш, – хрипло рассмеялся Вьюник и вновь наполнил бокалы. – Верка где?

– В страуса играет.

– Нет, Мятежный… Она нож точит, чтобы вырезать твоё сердце, как только вернёшься.

– Ну, или так. Она всё равно его забрала, мне уж как-то до фени, где оно храниться будет: в грудине или в её пушистых лапках, – я тоже улыбнулся, ощущая, как отчаянно истерит мой телефон в кармане брюк.

Мы долго молчали. Старик смотрел в окно, скрежетал челюстью, время от времени подливая коньяк нам в бокалы, а потом резко обернулся ко мне:

– Любишь?

– Люблю…

Сказал мгновенно, не подвергая ни слова анализу. Вылетело, как молитва, как истина, правда. Это слово всегда взрывало мои нервы. Не мог произносить его, если это не родители, сестра или горе-племяшка. А тут смог. Да так легко, будто только и ждал подходящего момента.

– Я могу обещать вам только то, что никогда не обижу вашу дочь, Дмитрий Саныч. Никогда. Клянусь, что со мной она будет в безопасности, что её прихоти, дурь и по-хорошему детская восторженность не угаснут…

– Ты даже не знаешь, на что соглашаешься, Мятежный. Моя Верка – война. И каждый день будет для тебя сражением.

– А я так живу с самого детства. Это и есть моя жизнь. Единственное, что я выучил в этом гнилом мире, что нужно шагать не просто вперёд, а вверх. Через силу, через страх. Я же жил по графику. Подъем, работа, сон. Моим смыслом существования были бизнес, доход, власть…

– А сейчас? – Вьюник шлепнул стаканом по сукну стола и закурил.

– А сейчас я ломаю голову, как собрать сорок три коробки с новой мебелью, которая, по мнению Веры Дмитриевны, лучше всего впишется в наш дом…

И вот тут старик вздрогнул, собственно, как и я. Слово «люблю» вылетело легче, чем слово «наш». А ведь это правда. Тот дом, из-за которого всё и началось, стал нашим…

– Живите так. Для чего свадьба-то? Одобрения ты моего не ждёшь, к отпору готов, в войну с тобой ни один смертник ввязываться не согласится, – он опёрся на локти, чуть сдвинулся вперёд, буквально впиваясь в меня блеклыми глазами. – Разве не к этому шли современные мужчины столько столетий? Приучали женщин, что можно и без штампа существовать на одной территории. А в тебе что не так?

– А то, что я – не все. Она моя! – рыкнул, понимая, что сильно перегибаю палку, если всё же надеюсь породниться с ними.

– Ну забирай, раз твоя, – Вьюник рассмеялся, встал и подошел ко мне, протягивая руку. – Но если я узнаю, что гуляешь…

– О! Не переживайте, Вера уже предупредила о тесном знакомстве с одним ветеринаром…

– А я лично держать тебя буду, чтобы не рыпался…

– Уговор, Дмитрий Саныч, – договорить я не смог, потому что старик дернул меня на себя, обнял и похлопал по спине. – Люблю смелых и чокнутых на всю голову. Сам такой был. Знаешь, как мы с Нинель поженились?

– Нет…

– Никто из детей не знает, потому что Нинка говорит, что это непедагогично. Я просто выкрал её. Не было у меня ни шиша, только хер, да душа. Просто залез к ней в дом ночью, выкрал и спрятал. Никому не отдал, готов был руки ломать, челюсти выносить, жилы рвать, но за Нинку свою дрался до последнего… А ты сам пришел.

– А с женщинами всегда так. Она либо твоя, либо нет. Либо ты спокойно жуешь подгорелые котлеты, щуришься от удовольствия, либо не любишь. Мать однажды пересолила борщ. Сама его на дух не переваривает, а нам полные тазики налила.

– И? – Вьюник снова плеснул в бокалы, протянул мне и звонко чокнулся.

– И мы всей семьёй спокойно съели. Потому что либо эта женщина твоя, либо нет…

– Ладно, Мятежный. Вера-то в курсе, что ты здесь?

– Нет, – расхохотался я и махнул телефоном, показывая больше сотни пропущенных вызовов. – Это наказание ей такое. Порка моральная за то, что не рассказала о размолвке с мамой.

– В смысле?

– Насколько я могу догадываться, – приложил указательный палец к губам и тихо двинулся к дверям. Быстро открыл замок, толкнул створку, не позволяя Нинель смыться с места наблюдения. – У Веры был не самый приятный разговор с мамой. Я прав, Нинель Аркадьевна?

– Нина?

– Ты прав, Вячеслав! – Нинель приосанилась и вошла в кабинет, опуская поднос с кофе на журнальный столик. – Прав.

– Тогда, Нинель Аркадьевна, быть может, вы расскажете мне,