Кощеева жена - Екатерина Валерьевна Шитова Страница 32

Тихон зарылся лицом в длинные, украшенные цветами и пахнущие горькой травой, волосы Матрены и заплакал. И Матренины слезы, которые она так яростно сдерживала, хлынули потоками. Они плакали, обнявшись, пытаясь хоть на миг склеить, воссоединить то разбитое, разломанное на мелкие осколки, счастье, которое они так ждали и которого их обоих лишили. Они плакали, держась за руки, и не могли насмотреться друг на друга.

– Матрена, жена моя, – шептал Тихон.

– Ох, Тиша… – вздыхала Матрена.

А потом из избушки послышался детский плач. Матрена тут же отстранилась, обернулась на зов одного из сыновей. Она сразу узнала по тонкому голоску, кто это плачет. Это был Степушка, он всегда спал беспокойно и просыпался раньше брата. Матрена не решалась взглянуть на Тихона, боясь увидеть его боль и разочарование. А еще хуже – ненависть, которая появилась на его лице тогда, когда он увидел ее беременную. Но Тихон не опечалился и не разозлился, он вытер слезы и улыбнулся.

– Это мой сын? Покажи мне его.

Матрена удивленно посмотрела на мужа. Лицо его светилось радостью.

– Да, Матрена, отныне это мой сын. Я тебя ни разу больше ничем не попрекну, ни о чем не вспомню, только позволь мне быть отцом этому ребенку. Я его как родного буду любить.

– Их двое у меня народилось, Тиша, – еле слышно проговорила Матрена, – Двое сыновей. Иван и Степан. Это вот Степушка проснулся, надо скорее бежать, он голодный, слышишь, как надрывается?

Матрена, не в силах больше слушать плач сына, развернулась и побежала к избушке, сверкая голыми пятками, а Тихон, приоткрыв рот от удивления, медленно побрел следом за ней. Он остановился в дверях, пригнув голову, не решаясь войти внутрь.

– И правда, их двое! – изумленно проговорил он.

Картина, открывшаяся его глазам, была чудесна. Никогда в жизни он не видел подобной красоты. Его жена сидела на лавке, спустив с покатых плеч рубаху. Ее полные груди были обнажены, одной из них она кормила младенца, а из другой, наполовину прикрытой длинными волосами, крупными белыми каплями сочилось молоко. Свободной рукой Матрена покачивала колыбель, в которой спал второй младенец – румяный и темноволосый, как сама Матрена. Женщина посмотрела на Тихона, улыбнулась, и от этого все перевернулось у него внутри. Как же он раньше жил без нее? Как дышал, не видя этой улыбки?

– Садись, Тиша, сейчас Степушку накормлю и налью тебе кваса.

Тихон сел на лавку и сидел, не шевелясь, будто завороженный, смотрел, как Матрена кормит сына, слушал, как сладко причмокивает младенец, как кряхтит, захлебываясь материнским молоком. Он чувствовал их запах – сладкий, нежный, притягательный, запах материнства. От этого запаха кружилась голова, и сердце разрывалось от любви.

Покормив Степушку, Матрена уложила его обратно в колыбель. Подсев к Тихону, она обвила его шею руками.

– Тиша, Тишенька, любимый мой, ненаглядный! Лучше не надейся, вместе нам не бывать,так дай хоть надышаться тобою вдоволь! Дай насмотреться на тебя, родимый мой!

Услыхав эти слова, Тихон резко встал и громко произнес:

– Я пришел за тобой. Я заберу тебя и детей, буду воспитывать их, как своих родных. Вы – моя семья, моя жизнь.

– Нет, Тиша, это невозможно! – попыталась возразить Матрена.

– Послушай, Матрена, – не унимался Тихон, – Будем отдельно жить! Не бойся, свекров больше не увидишь! Дядька мой по матери помер, он всю жизнь бобылем прожил, поэтому дом мне оставил! Мы все там поместимся! Заживем!

– Нет, Тиша! Послушай меня… – воскликнула Матрена.

Но Тихон слушать не стал: подошел и сжал в объятиях, накрыл губы поцелуем. И Матрена замолчала, обмякла, перестала спорить, подалась вся вперед, навстречу своему возлюбленному.

Когда в избушку, скрипнув дверью, вошла Упыриха, Матрена от неожиданности вздрогнула, оттолкнула от себя мужа, но старуха даже не взглянула на него, будто бы не заметила. Повесив свежий пучок зверобоя на стену, она, кряхтя, уселась на лавку.

– Здравствуй, бабушка! Извиняй, что без зова пришел! Я Тихон, муж Матрены.

Упыриха медленно повернулась и взглянула на Тихона. Матрена стояла рядом с ним, щеки ее пылали. Лицо старухи помрачнело.

– Муж? Хорош муженек! – скрипучим голосом произнесла она, – А чего ж жена твоя на сносях зимой на улице оказалась? Чего ко мне пришла приют искать? Да ты хоть спросил у нее, как она свой живот огромный по сугробам сюда волокла? Спросил ли ты, как ей удалось до моей избушки дойти и не околеть посреди леса? Спросил ты у нее, как она детей рожала двое суток? Чуть не померла! Муж!…

Тихон изменился в лице, плечи его поникли. Взгляд Упырихи стал хитрым, губы расплылись в ядовитой улыбке.

– Я перед Матреной виноват, но я… – начал было оправдываться Тихон, но Упыриха не стала его слушать.

– Молчи лучше, бессовестный! – буркнула она.

Затем она повернулась к Матрене и произнесла, небрежно махнув рукой в сторону мужчины:

– А ты… Взяла и простила его? Да зачем же он тебе такой нужен? Слабак! Еще и пьющий, бражкой за три версты от него несет! Лучше вспомни, Матрена, о своем обещании!

– Бабушка Упыриха! – воскликнула Матрена, – Я свое слово сдержу, я тебе пообещала. Но сжалься надо мной, дай мне с мужем побыть немного, наговориться вдоволь напоследок…

Упыриха прищурилась и долго смотрела то на Тихона, то на Матрену. Наконец, она махнула рукой и проговорила:

– Ладно, чего я, молодой что ли не была? Так уж и быть. Кончим с тобою завтра. А сегодня можешь миловаться с мужем. Я в лес уйду, мешать вам не стану. Раздобрела я под старость лет.

Матрена удивленно посмотрела на Упыриху, с трудом веря в то, что она разрешила Тихону остаться на ночь. Но уже в следующую секунду она подбежала к ней и принялась с благодарностью целовать ее руки, обливаясь слезами. Старуха отвела ее в угол и тихо проговорила:

– Нечего радоваться! Чего уревелась вся? Завтра же рано по утру тебе надобно будет прогнать его отсюда. А чтобы он больше не возвращался, чтоб дорогу сюда навек позабыл, чтоб тебя, ведьму, не вспоминал, опои его зельем отворотным – тем, что с разрыв-травой варится, да не забудь нашептать ему на грудь заклинанье.

Ведьма замолчала, наблюдая за тем, как меняется Матренино лицо. Блеск в глазах потух, счастливая улыбка превратилась в гримасу боли и отчаяния, губы задрожали.

– А ты как думала? Ты сама по этой дороге пошла, сама ее выбрала, а теперь уж назад пути нет.