Ксения Любавина - С видом  на счастье Страница 13

Выпив чаю, Кузнецов ушел. Мы с Надеждой Леонидовной снова остались одни. Внезапно она радостно произнесла, вынимая бутерброды из микроволновки:

— Ну что, Алка-палка, дождалась-таки своего часа?

Я не поняла: о чем это она?

— Какого я часа дождалась?

— Ой, ладно!

— Надежда Леонидовна, объяснитесь…

Она вздохнула, сетуя на мою непонятливость.

— От Никитина твоего жена ушла. Только не говори мне, что ты ничего не знаешь!

От неожиданности я едва не свалилась со стула. Предупреждать же надо…

— Как — ушла?

— Ногами, — усмехнулась она. — Манатки собрала и ушла вместе с ребенком. У нее теперь такой мужик, какие нам с тобой и не снились. На «крузере» ездит… А ты что, действительно ничего не знаешь?

С чего это она взяла, что мне никогда не снился мужик на «крузере»?

— Какой еще «крузер», Надежда Леонидовна? Они же так хорошо жили…

— А теперь не живут. Знаешь, может, это и к лучшему. Мне его Верка никогда не нравилась. Так что давай, не теряйся. А то его кто-нибудь перехватит.

Нет, ну вот откуда она все знает? Я очень сомневалась, что Никитин стал бы с ней откровенничать. Он сам не раз говорил, мол, если вы хотите, чтобы о вашей проблеме узнал весь офис, расскажите о ней Надежде Леонидовне. Да Васька вообще был не из тех, кто любит изливать душу всем и каждому. Я представила, что с ним сейчас происходит, и мне стало не по себе.

Я вскочила со стула и выбежала из кухни, громко хлопнув дверью. И только оказавшись по другую сторону от двери, поняла, что бежать мне особо некуда. Что я ему скажу? «Вася! Я все знаю! От тебя ушла жена, но ты не расстраивайся, я же рядом!»… А в курилку я вообще уже не заходила недели три, потому что всеми силами своего изможденного организма боролась с пагубным пристрастием к табакокурению.

11

Разговор с Суровцевой, конечно, выбил меня из колеи, но не настолько, чтобы, забросив текущие дела, оставшееся до конца рабочего дня время предаваться разным мыслям не по делу. Во-первых, я пригласила сегодня людей на задаток, а во-вторых, мне предстояло сделать множество важных звонков, так что расслабляться было некогда.

Когда вечером я закрывала «задаточную», ко мне подошел Никитин. Господи, я же совсем забыла о нем!

— Ты сейчас куда? — спросил он.

— Ну, домой, наверное, — ответила я не совсем, впрочем, уверенно.

— Давай выпьем в каком-нибудь хорошем месте, — неожиданно предложил Вася.

Я, признаться, немного растерялась. Вообще-то мы с Никитиным иногда заходили после тяжелого трудового дня в кафе или в бар и пропускали по кружечке пива. Так что в его предложении не было ничего сверхъестественного. Но в свете последних событий я не знала, как следует истолковать подобное предложение. И потом, сказать по правде, мне не хотелось сегодня никуда идти ни с Васей, ни с кем бы то ни было другим. Я открыла рот, чтобы извиниться и вежливо отказать, но вдруг увидела Васькины грустные глаза и поняла, что не имею морального права бросать его в трудную минуту. Как сам он говаривал не раз, друг познается в «биде».

В глубине души я чувствовала, что мне следует отказаться, но почему-то согласилась, сама не знаю, то ли из солидарности, то ли еще из-за чего-то.

— Мне, Вась, надо переодеться.

— Да не вопрос! Я завезу тебя домой, — сказал Никитин, повеселев.

У себя, в квартире на Добролюбова, я нацепила легкомысленную полупрозрачную блузку, бриджи, само собой, в обтяжку и сапожки-чулки на немыслимой высоты шпильке, ходить в которых даже в трезвом виде было нелегко. Поправив макияж и растрепав свои локоны, я накинула легкую норковую курточку и выпорхнула из квартиры. В другое время я еще подумала бы над тем, что делаю… Но сейчас, когда у подъезда в такси меня ждал Никитин, хладнокровно размышлять я не могла.

В клубе мы довольно быстро накирялись. Мы пили текилу, как положено, с лимоном и солью, и к разгару вечеринки я уже была в таком состоянии, что не смогла бы отличить главпочтамт от крематория. Вася тоже захмелел, но значительно меньше, чем я, и очень бережно поддерживал меня в танце. Потом мы долго ехали в такси, и я, убежденная, что меня везут домой, даже задремала у Васьки на плече, нимало не смущаясь от того, что его большая горячая ладонь лежит на моем бедре. По пьянке-то чего только не бывает… но завтра я ему, охальнику, задам!

Внезапно я проснулась, почувствовав, что не только никуда не еду, но даже не нахожу под ногами твердой почвы. Открыв глаза, я с облегчением поняла, что все в порядке. Просто Вася нес меня на руках к подъезду, вынув мое неуправляемое тело из машины. Такси уехало. И вдруг я, протрезвев, обнаружила, что это вовсе не мой дом, не та панельная пятиэтажка, где находилась моя квартира. Я увидела прямо перед собой бесконечно длинный, точно Великая Китайская стена, девятиэтажный дом со множеством подъездов, и меня охватила паника.

— Вася! Это же не мой дом! — в ужасе закричала я.

— Я знаю, — спокойно ответил Никитин и поставил меня на ноги. — Это мой дом.

Он принялся подтирать у меня под глазами расплывшуюся от снега тушь, пристально изучая мои черты, и вдруг, наклонившись совсем близко, поцеловал меня. Я не стала сопротивляться, напротив, привстала на цыпочки, обвила его шею руками и буквально повисла на нем. Оказывается, именно этого я всегда и хотела, только боялась себе признаться.

То, что мы вытворяли потом, просто не имеет названия. Сначала целовались в подъезде, и в лифте, и возле входной двери, пока Вася лихорадочно искал ключи в своих карманах. Мы не могли оторваться друг от друга или остановиться, — просто безумие какое-то. Я, сама не своя, набрасывалась на Никитина, как законченная нимфоманка. Но у меня было оправдание: я слишком долго его ждала. Так долго, что перестала мечтать, даже научилась относиться к нему как к сослуживцу. И вот сейчас это мое неудовлетворенное желание, которое долгое время сдерживалось, вырвалось из заточения, и я ничего уже не могла с собой поделать. Я могла только упиваться, как текилой, тем, что этот большой, обожаемый мною мужчина наконец-то принадлежит мне, а я — ему, эта ночь, вся, без остатка, — наша, и мы можем делать друг с другом все, что захотим.

Когда я с трудом, точно гоголевский Вий, подняла тяжелые, опухшие веки, увидела, что за окном совсем светло. Это означало, что уже наверняка около десяти утра, а я до сих пор не на работе. Ужасная мысль о позорном увольнении за прогул пронзила меня, словно удар током, и я попыталась волевым усилием поднять свое тело с кровати.

Господи, как же у меня болела голова! Нет, не голова — башка, ибо иначе и нельзя было назвать этот тяжеленный шарабан на плечах. Знакомо ли кому-нибудь такое чувство, будто в голову… вонзили, к примеру, шило?..