Бандит Ноубл Солт - Эми Хармон Страница 59

– Вы здесь очень даже при чем. А мне не хочется, чтобы вы от меня сбежали.

– Я? Сбежала? Куда мне бежать, Ноубл Солт? Куда мне от вас бежать? Разве вы еще не заметили, что мне бежать некуда? А на вопрос вы так и не ответили.

– Порой… Мы в кого-то влюбляемся. И неважно, насколько это разумно. Неважно, каков наш избранник с виду и что успел натворить. Мы просто попадаемся на крючок, и нам уже не сорваться.

– С ней вы попались на крючок? – Боль внутри усилилась.

– Не-а. Но ровно так Этель влюбилась в Сандэнса. Она любила его до безумия. А он ее просто любил. Когда хотел, тогда и любил. Но даже при этом она все равно продолжала бы его любить.

– И все же разлюбила?

– Она испугалась. У нее было предчувствие, что он умрет, что ей придется быть с ним, пока он умирает. А этого она снести не могла. Мне кажется, она так за него боялась, что этот страх пересилил.

– И она просто… ушла? – Джейн вдруг почувствовала, что восхищается этой женщиной, а ревность растаяла, как последняя нота песни. – Как смело. Как потрясающе… смело, – прошептала она.

Ноубл кашлянул, словно собираясь с духом:

– Вы когда-нибудь любили кого-то так сильно, что вас не тревожило, любит вас этот человек или нет? Если бы он ушел, вы просто пошли бы следом. Пошли бы за ним по горячим углям, с радостью, лишь бы ему было хорошо?

– Такова моя любовь к Огастесу.

Он кивнул, и ей вдруг показалось, что он вот-вот заплачет. Он нахмурился, а его глубокие глаза словно засияли еще ярче.

– Так Этель любила Сандэнса. Вы не мое дитя, Джейн Туссейнт, но я люблю вас точно так же. Я как будто звезду проглотил или молнию, и теперь у меня все внутри светится.

Она охнула, и на мгновение свет, о котором он сказал, ослепил ее. Ошеломил. И она лишь молча смотрела на него.

– Ноубл Солт. Немедленно прекратите это, – проговорила он едва слышным шепотом.

– Не знаю, когда это случилось. Может, когда вы вышли на сцену и стали петь. Может, когда надели то старое голубое платье в гостинице, когда Огастес болел. Или когда обнимали его, хотя устали так, что на ногах не держались. Может, всему виной был поцелуй, который вы мне тогда подарили. Но этого хватило. Забавно вышло, если уж начистоту. Я всю жизнь прожил, не чувствуя ничего подобного, но едва оказался рядом с вами, как дело было сделано. С тех пор я только о вас и думал.

– С тех самых пор? – выдавила она.

– Вы были моей мечтой. Яркой искрой, на которую я глядел, когда казалось, что все в моей жизни идет под откос.

Она недоверчиво помотала головой:

– Я вам не верю. – Она не смела поверить.

– Вам и не нужно мне верить. Но это правда.

– Вы всегда зовете меня голубкой… Словно я нежная и милая. Но я не такая, – предостерегающе объявила она. – Вовсе нет. И вам не следует заблуждаться.

– Вы ровно такая. В глубине души вы самая нежная и милая Джейн Бут на всем белом свете. Но я не поэтому зову вас голубкой.

– Нет?

– Нет. Я зову вас так, потому что сам при этом чувствую себя мягким, и теплым, и нежным.

Она почувствовала, как от живота вверх поднялась горячая волна, но не отвела глаз от его лица.

– Я не хочу поцелуев, – напомнила она, хотя в этот миг ничего не хотела сильнее.

– Я ни о чем не прошу. Вообще ни о чем. Я вам так сказал, и это чистая правда.

Она отвернулась, чтобы он не заметил, как лживы ее слова и как томится надеждой сердце, но при этом придвинулась чуть ближе. Он не знает, кто она такая на самом деле. Не знает, что она такое. Она была с ним настолько честна, насколько умела. Куда более честна, чем с кем бы то ни было за всю свою жизнь. Но поцелуй – это обещание. А она не могла ничего обещать.

– Обнимите меня, прошу, – прошептала она. – Просто… обнимите. Я хочу быть с вами рядом, но… Больше ничего не хочу.

Он не рассмеялся, даже не улыбнулся. Не говоря ни слова, он протянул к ней руки, и она опустила голову ему на грудь, а он обнял ее и прижал к себе.

Они лежали так, молча, вслушиваясь в дыхание друг друга, погружаясь в это новое, исполненное смыслом молчание. А потом он дал ей обещание:

– Именно это я и стану делать, Джейн. Я стану любить вас как могу. Пущу в ход все, и хорошее, и дурное, и давно заржавевшее, и никогда не использовавшееся. Я буду любить вас. Буду заботиться о вас и о вашем мальчике, пока вам это будет нужно. И все. Согласны?

Она сжала веки, усмиряя чувства, что готовы были пролиться из глаз, вырваться изо рта. Несколько долгих минут она сдерживала натиск того, что кипело внутри, но он больше ничего не сказал. Он словно не ждал ответа.

– Вы не взаправдашний, – прошептала она, повторяя слова, которые произнесла столько лет назад. – Не настоящий. – И все же она уткнулась лицом ему в грудь, ощущая тепло, и покой, и негу, и погрузилась в фантазии о нем. И они ее усыпили.

* * *

Огастес проснулся первым. В его отдохнувшем мозгу сразу закрутилось хайку про Вана и Сандэнса, которое он пытался сочинить накануне.

Он сел и огляделся. Рассветное солнце отражалось в хрустальных подвесках люстры, рассыпая по стенам цветные блики.

Мама и Ноубл еще спали. Мама уткнулась лбом Ноублу в спину, между лопаток, словно баран, бодающий скалу, как будто хотела спихнуть его с кровати. Странно было видеть их вот так, но в то же время совсем не странно, и он немного поглядел на них, думая, как здорово было бы улечься между ними, но тут у него заурчало в животе, и он забыл обо всем, кроме того, что ему чудовищно хотелось поскорее поесть, а перед этим поскорее пописать.

Эмма Харви оказалась приятной дамой, куда приятнее, чем ее брат. Муж у нее умер, а дети давно выросли. Она встретила Огастеса тарелкой, полной горячих пирожков, и приятной беседой. За едой он сочинил для нее хайку:

Люблю завтракать,

Особенно если друг

Напек пирожков.

Она рассмеялась и поставила на стол еще одну тарелку с пирожками, и вскоре к ним присоединился Ноубл, в