Бандит Ноубл Солт - Эми Хармон Страница 44

– Хм-м. – Бутч внимательно смотрел на доску.

– Я не говорю на французском, потому что вы на нем не говорите. Или говорите? А я хочу с вами разговаривать, – ответил Огастес.

– Я не о том… Не понимаю, как это ты так здорово говоришь по-английски?

– Мама из Англии. Она всегда говорит со мной только по-английски. Французский я выучил в Париже – от гувернантки, от Оливера. Оливер всегда говорил на французском.

– Он был к тебе добр?.. Оливер?

Огастес пожал плечами:

– Наверное. Ему не нравилось, когда на меня глазели. Наверное, поэтому я всегда называл его только по имени. Тем, кто меня любит, такое внимание не по душе.

– Он тебя любил?

– Думаю, да. Он ведь был моим отцом. – Он сморщил нос, словно обдумывая свои слова. – Маму он любил больше. Но она его не любила. Она его терпеть не могла.

Бутч взглянул на его мать. Джейн как раз взяла такую высокую и чистую ноту, что Огастес удивился, как это шахматные фигуры не завибрировали на доске.

– Он нечасто проводил с нами время. Но мне кажется, он хорошо ко мне относился. Он был ко мне добр. Но в основном занимался маминой карьерой.

– Да. Она мне рассказала.

– Когда его хоронили, я плакал, а мама не плакала. Я плачу гораздо чаще, чем мама. Я даже иногда плачу от счастья. Не все слезы печальны. Когда я увидел, как вы поднимались по трапу, то тоже расплакался. Я был так рад. – И он улыбнулся.

– Я чуть не расплакался, когда ты мне помахал, – запросто сказал Ноубл.

– Правда?

– Да. Ван вечно подшучивал, что я все время плачу. И Гарри тоже.

– Гарри? – спросил Огастес. – Вы никогда не говорили про Гарри.

– Я звал его Строптивым Гарри. Но вообще его прозвали Сандэнсом. Вот только это прозвище ему не шло.

– Сандэнс-Кид? – не веря своим ушам, переспросил Огастес.

– Ага. Так его называют. О нем тоже пишут в твоих историях про ковбоев?

– О нем написано в циркуляре, который хранится у мамы. Она думает, я этого не знаю. Но я много чего такого знаю. Еще у нее есть другая ваша фотография. Та, где вы в ковбойской шляпе на фоне гор. Она украла ее из дома мистера Гарримана.

– Украла? – Ноубл вытаращил глаза.

– Да. И хранила под стеклом на столике, за которым причесывалась.

Казалось, это известие совершенно потрясло Ноубла.

– Откуда у Сандэнса это прозвище? – спросил Огастес.

Ноубл тряхнул головой, как будто пытаясь привести мысли в порядок:

– То ли он украл лошадь в местечке с таким названием… То ли лошадь звали Сандэнс, не помню. Но это прозвище ему не подходит. Строптивый куда лучше. Имен у него было много… Как и у всех нас.

– Что значит «строптивый»?

– Это тот, кто вечно обо всем спорит. Он всегда и всем был недоволен.

– Я не строптивый.

– Нет. Вовсе нет. И это хорошо. С тобой легко. Ты Бесхлопотный Гас.

– А на Западе все зеленое, Ноубл?

– Местами. Но вообще… я не сказал бы, что на Западе зелено. В Колорадо порой чувствуешь себя, словно на луне.

– На луне?

– Ну да. Повсюду одна только белая пыль да кратеры. Сухо. Ровно. Ни гор, ни рек, ни деревьев. Сплошное уродство. А потом вдруг попадаешь в такие места, что дух захватывает. Мне кажется, жизнь вообще вся такая. В ней вечно соседствуют красота и уродство. Но когда я думаю про Запад, он представляется мне рыжим, розовым и золотым. А небо там такое синее и бескрайнее, что горы на его фоне кажутся фиолетовыми.

– Фиолетовыми?

– Ага. А вообще, если ты не был в Юте, значит, не видел настоящих гор.

– Мы поедем в Юту. Мама говорила, что поедем. Расскажите еще, – попросил Огастес, снимая с доски короля Ноубла. – Шах и мат.

– На Западе или жарко, или морозно, а средних температур почти не бывает. Это край красных пустынь и белого снега.

– Красный и белый вместе дают розовый.

– Ну да… Может, поэтому зимой небо там розовое. Красное солнце отражается в бескрайних белых снегах. На Западе горизонт далеко-далеко, и видно на многие мили вокруг.

– Но разве горы не закрывают горизонт?

– Закрывают, конечно… Порой… Но среди гор лежат широкие долины, домов в них всего ничего, а деревьев и того меньше. Моим глазам в тех краях никогда не бывает скучно.

– А моим глазам сегодня скучно, – объявил Огастес, откидываясь на спинку стула, довольный, что обыграл Ноубла в шахматы.

– Да уж. На корабле мало интересного, – согласился с ним Ноубл.

– Интересного очень много! Вот только мы застряли тут, – проворчал Огастес.

– Я бы сейчас ни за что не хотел оказаться где-то еще, – сказал Бутч и склонил голову, слушая, как Джейн пела песню о каком-то месте с названием Шенандоа[20]; Огастес этой песни раньше не слышал и потому тоже прислушался.

– За широкой Миссури, – повторил Бутч слова, которые пела Джейн. – Черт, как красиво.

И Огастес взглянул на мать новым взглядом.

* * *

Огастесу нравился его костюм – и черный галстук-бабочка, и фрак. Он чувствовал, что чем-то похож на пингвина… Или на дельфина. Он тут же припомнил мамину шляпу, ту, что улетела за борт, и представил, как дельфин в этой шляпе плавает вокруг огромного океанского лайнера и беседует со своими приятелями.

В последний день путешествия Джейн с Огастесом собирались поужинать вместе с капитаном. Капитан Смит приглашал их к ужину каждый вечер, и мама наконец согласилась, объявив, что больше не может отказывать. Ноубл сказал, что не сядет за стол вместе с ними, поскольку работает на маму и не может считаться гостем капитана. Мама не стала его уговаривать.

– Разве вам не хочется познакомиться с капитаном, Ноубл? – спросил Огастес.

– Я с ним познакомлюсь.

– Вы боитесь, что вас узнают?

– Не-а. Я боюсь, что возьмусь не за ту вилку, Гас.

– Я могу вам подсказать.

– Знаю. – И Ноубл поправил свой галстук. – Я буду там. Совсем рядом. Прослежу, чтобы никто не помешал Святой Джейн насладиться ужином.

Огастесу не терпелось познакомиться с капитаном и поужинать в его кают-компании, но еще его мучила тревога. Гостям капитана не понравится его присутствие. Они постараются не смотреть на него, но все их попытки не обращать на него внимания будут куда неприятнее, чем если бы они просто глазели. Хотя и такой вариант ему тоже не слишком нравился.

– У тебя лицо когда-нибудь болит? – спросил у него Ноубл, когда они причесывались перед зеркалом: Ноубл смотрелся в верхнюю половину