Виктория Джоунс - Странное наследство Страница 20

Девушка понимала, что, зареванная, она выглядит сейчас безобразно. Слава Богу, что сумерки так стремительно превращаются в ночь, и никто не видит ее искаженного обидой и страданием лица. Возможно, только старушка Лиззи и посочувствовала бы!.. И бабушка Абигейл сейчас непременно пожалела бы внучку! Но бабушки нет. И у миссис Лиззи тоже испорчено настроение. Выходка Берни Дугласа, похоже, потрясла ее сильнее, чем кого-либо! Она считала молодого человека натурой суровой, резковатой и грубоватой. Но не грубой по-хамски! Не злобным деспотом! Не самоуверенным глупцом, каким неожиданно он показал себя сегодня!

Горы словно растворялись в темноте. И только дальние ледники слабо отражали свет луны и звезд, появившихся на небе. Дорога по-прежнему была пыльная и извилистая, она то прижималась к скалистым обрывам, то ровной лентой расстилалась посередине просторной долины.

Лошади внезапно пошли резвее. Вначале Оливия не поняла отчего — то ли почувствовали близость жилья и отдыха, то ли потому, что услышали далекий, но отчетливый и встревоженный вой койотов. От неожиданности сердце у нее забилось в предчувствии чего-то страшного… Да, конечно, теперь она отчетливо услышала топот погони! Похоже, какие-то всадники нагоняли небольшой караван мустангеров. Оседланные кони точно сошли с ума и летели по воздуху, почти не касаясь копытами полотна дороги! Возможно, весь знойный день лошади простояли где-то неподалеку от дороги в тени невидимых построек или в узком прохладном и заросшем влажными мхами каньоне. Они отлично отдохнули, и теперь расстояние между погоней и преследуемыми переселенцами резко сокращалось. Правда, пока в этой скачке не было ничего страшного или угрожающего. Был только один злой азарт.

Олив свесилась с козел фургона, повернувшись назад и вцепившись в сыромятные вожжи. Ногой она удерживалась за перекладину и теперь могла положиться только на крепость деревянной доски, прибитой к повозке, и на силу собственных мышц. Фургон Оливии оказался замыкающим. Лили мчалась рядом, тревожно фыркая. Конечно, она чуяла чужих лошадей и людей, а не тех, к кому привыкла в течение последних нескольких дней… Колеса сильно грохотали и подпрыгивали, когда под них попадали камешки.

В ушах у Олив шум погони слился в какой-то душераздирающий гул. Топот конских копыт, грохот колес, неистовые крики догоняющих и спасающихся от погони, свист ветра в ушах, далекий вой койотов!.. Но в этой погоне было и восторженное ощущение свободы. Олив не могла объяснить себе, почему ее охватил этот восторг, который гнал быстрее кровь по артериям, напряженным пульсом стучал в ушах, жаром наливал ладони и обжигал сердце. А впрочем, она не понимала — почему и от кого она должна убегать, и кто ее преследует?!

Эта внезапная мысль словно оглушила девушку. Лишила инстинкта самосохранения. Почти выключила сознание. Олив ощутила, что от напряжения слабеют ноги, и она вот-вот сорвется и упадет прямо под колеса фургона…

Девушка резко подтянулась и, выпрямившись, встала во весь рост, почти упираясь головой в навес. Подгонять Блэка не надо было. Он мчался все быстрее и быстрее! Его ноги мелькали в воздухе с огромной скоростью… Оливия молилась лишь о том, чтобы удержались подковы на копытах коней, чтобы повозки не развалились и не пали загнанные кони!.. С боков Блэка в лицо ей летела соленая пена. Резко пахло конским потом и навозом…

Натяжение вожжей немного ослабло. Блэк сбавил скорость. Оливия сообразила, что мерин и мчался лишь потому, что она пугала его, повиснув всем телом на поводьях и крича что-то невообразимое. Азарт погони ослепил ее, пусть и на короткое время, но лишил рассудка.

Куда-то исчезли преследующие фургоны всадники. Давно погасли фонари. Удивительно еще, как не разбились хрупкие стеклышки в металлических каркасах! А, может, всадников вовсе и не было? Или они просто привиделись Оливии? Она стала успокаивать себя и Блэка.

— Стой, Блэк! Стой! — насколько возможно мягче воззвала она к мерину, легонько потягивая поводья. Конь уловил голос хозяйки, фыркнул и повел ушами. — Успокойся! Блэк! Милая моя лошадка! Стоять, дорогой!

Сквозь громыхание колес и гулкие удары копыт о каменистую дорогу мерин, вероятно, не слышал ее слов, но почувствовал, что хозяйка успокоилась. Он немного сбавил скорость, грохот колес несколько ослабел.

— Молодец, Блэк! Ты молодец, дорогой! — Олив ласково засмеялась и остановила успокоенного мерина. — Стой! Отдохнем немного! Кажется, мы свернули куда-то в сторону!

Оливия выскочила на дорогу. Тишина и мягкая, теплая темнота, словно черный бархат, окутали ее. Стихал шум погони, удаляясь в сторону города. Все глуше становились гиканье верховых и рокот колес. Страх и тревога улетучились. Исчез из сердца и злой азарт, который захватил ее во время сумасшедшей скачки. Слева от нее светились желтоватые огни. Странно, почему Смоки-Хилл оказался, не как положено, впереди, а слева?!

Но вместо испуга Оливия внезапно почувствовала успокоение и умиротворение. Девушка вздохнула глубоко и свободно. Она оказалась так далеко от ненавидящего ее мистера Дугласа. И поняла, что прощает его. Прощает, как всегда, когда его нет рядом.

Оливия замерла в ожидании. В безмолвии и мраке ее непременно найдет и спасет от общества Берни Дугласа кто-то дорогой и близкий. Оливии даже почудилась, будто бабушкина душа пролетела над ней, опахнув ее своими крыльями, имя которым Нежность и Любовь.

— Бабушка! Моя дорогая и любимая Абигейл Гибсон! Это ты, твоя душа рядом со мной?! — прерывисто выкрикнула девушка в иссиня-черное небо, усеянное яркими чистыми звездами. И замерла в ожидании чего-то замечательного и прекрасного. Наверное, она не оцепенела бы от ужаса, если бы призрак бабушки явился ей сейчас…

Оливия настороженно ждала. Но так и не дождавшись ответа или хотя бы знака, забралась на козлы и тихо тряхнула поводьями.

— Придется нам развернуться, Блэк!..

Внезапно перед конем вырос силуэт. Оливия вскрикнула, даже не успев хорошенько испугаться:

— Кто вы? Что вам от меня надо?!

— Тише, Олив! Тише, девочка моя! — мужчина приблизился и улыбнулся, сверкнув из-под шляпы глазами. — Привет, Оливия! — он широко распахнул руки, словно призывая ее в свои объятия. — Почему козявочка не приветствует своего любимого папочку?!

— Папа! — она задохнулась, не имея сил говорить. В душе смешались чувства, владевшие ею в течение последних двух недель. Безнадежная горечь потери самого близкого и родного человека, заброшенность и одиночество, тоска по родному дому, который она вынуждена была покинуть, обида на грубияна-опекуна. — Боже мой! Отец! Почему ты не приехал на похороны бабушки? Мне так тяжело!