И все-таки она плоская! Удивительная наука о том, как меняются убеждения, верования и мнения - Дэвид Макрейни Страница 31

Продолжая эту метафору, Тедески и Калхун говорят, что процесс когнитивного восстановления после подобного травматического события сродни восстановлению после землетрясения. Уцелели только самые прочные структуры, и мы постепенно понимаем, что они по-прежнему нам полезны. Все, что превратилось в руины, уже не подлежит восстановлению в прежнем ненадежном виде. Результатом будет новое мировоззрение, которое «гораздо более устойчиво к разрушению». В состоянии кризиса мы полностью открываемся для изменения мышления.

Посттравматический рост – это ускоренная версия обычно незаметного, непрерывного и постепенного процесса обновления наших исходных представлений, этого набора гипотез, которые нами воспринимаются как истина. Психолог Колин Мюррей Паркс назвал их нашим «гипотетическим миром» – это совокупность образов в нашем сознании, которые дают нам ощущение предсказуемости жизни и контроля над ней. Многие из них унаследованы и усвоены из культуры – набор знаний, убеждений и установок, которые руководят нашими действиями, помогают понять причины происходящего и формируют наше представление о себе, которое дает чувство общности с другими, смысла и цели жизни[83].

Есть три главных способа, какими гипотетический мир служит нам на пользу. Во-первых, он встраивает все происходящее с нами в более широкую картину. Ежесекундно он дает нам ответы на вопросы кто, что, когда, где и почему. Кто моя мать? Когда мне идти спать? Где мой почтовый ящик? Почему яйцо разбилось об пол?

Во-вторых, он предоставляет нам огромный выбор умозаключений из серии «если… тогда». То есть дает представление о причинно-следственных связях, которые говорят нам о том, что произойдет в будущем, если мы совершим какое-то действие. В краткосрочной перспективе мы знаем, что, если повернуть ключ, зажигание сработает. Если уронить яйцо, то оно разобьется. Если ударить босса, то не получишь премию. Гипотетический мир позволяет нам строить планы и достигать целей сегодня, на следующей неделе или через пару десятков лет. В долгосрочной перспективе мы предполагаем, что если останемся в вузе, то получим диплом, если продолжим есть торты, то понадобится новая одежда, а если копить деньги к выходу на пенсию, то потом будешь жить долго и счастливо.

И в-третьих, гипотетический мир сообщает нам, как мы должны себя вести, чтобы люди к нам хорошо относились и обеспечивали поддержку и помощь. Если мы хотим, чтобы друзья, супруги, возлюбленные и родственники были рядом, мы ведем себя так, как считаем правильным, и воздерживаемся от всего остального.

Посттравматический рост – это быстрое изменение мышления, которое происходит после того, как реальность внезапно бросает нам сокрушительный вызов, ставящий под сомнение правильность нашего гипотетического мира. Когда наши прежние представления серьезно нас подводят, мозг начинает работать в режиме эпистемологической чрезвычайной ситуации. Вы осознаете, что для движения вперед, восстановления чувства контроля и уверенности необходимо изменить некоторые представления, убеждения и установки, но вы не знаете, какие именно. Однако абсолютно очевидно, что вы не можете жить как прежде, следуя своим старым представлениям. Поэтому вам приходится войти в состояние активного обучения, в процессе которого вы в ускоренном темпе без остановки рассматриваете другие точки зрения, честно оцениваете свои слабости и работаете над изменением своего поведения, чтобы выйти из кризиса. В конце концов вы пересматриваете такое количество фактов, заменяете столько убеждений и установок, которые составляли вашу старую модель реальности, что меняется само ваше «я».

Этот процесс чаще всего происходит автоматически. Люди, как правило, не принимают сознательного решения искать смысл после травмы или отращивать новое «я». Срабатывает биологический переключатель, механизм выживания, который активируется, когда это необходимо. Как считают Тедески и Калхун, важно помнить: люди, пережившие травму, вовсе не считают, что они «отправляются на поиски смысла или пытаются извлечь выгоду из своего опыта». В большинстве случаев они просто стараются выжить.

Ученые приводят в пример американского поэта Рейнольдса Прайса, который писал о своем онкологическом заболевании, приведшем к параличу. По его словам, когда невозможно избежать полного разрушения своей личности, вы вынуждены «стать кем-то другим, новым, более жизнеспособным собой – совершенно другим человеком с ясным и трезвым взглядом на мир». Оглядываясь назад на историю своей болезни, он говорил, что хотел бы, чтобы кто-нибудь в самом начале взглянул ему в глаза и сказал: «Рейнольдс Прайс мертв. Кем ты теперь будешь? Кем ты можешь быть? Сможешь прийти к этому в два раза быстрее?»[84]

* * *

В нейробиологии ассимиляция и аккомодация трактуются как поддержание прежней картины мира, с одной стороны, и активное обучение – с другой. Когда новые данные ставят под сомнение наши ожидания и выводы, что-то должно измениться – ведь наша нынешняя модель реальности просто не в состоянии справиться с нарастающим потоком несоответствий. В подобные моменты сомнений у нас возникает внутреннее ощущение «я могу ошибаться», которое психологи называют когнитивным диссонансом. Когда мы сталкиваемся с новой информацией, несовместимой с прежними представлениями, когнитивный диссонанс как раз и указывает на тот факт, что эти представления пора обновить. Не испытав этого на себе, мы никогда бы не смогли поменять свое мышление. Эта болезненная правда ярко проявила себя в случае пациентки Дэвида Иглмена миссис Г., которая перенесла инсульт, повредивший переднюю поясную кору (ППК) ее головного мозга.

На момент знакомства Иглмена с миссис Г. и ее мужем она уже шла на поправку. Но когда на осмотре он попросил ее закрыть оба глаза, она смогла закрыть только один. Чтобы оценить серьезность ее состояния, Иглмен спросил, закрыты ли оба ее глаза, и был поражен, услышав утвердительный ответ. Продолжая обследование, он поднял три пальца и спросил, сколько пальцев она видит. Она назвала три. Тогда Иглмен спросил, как она узнала, что он показывает три пальца, если оба ее глаза закрыты.

Миссис Г. ничего не ответила.

Затем Иглмен подвел миссис Г. к зеркалу и спросил, видит ли она свое отражение. Когда она подтвердила, что видит, он снова попросил ее закрыть оба глаза. Когда она сказала, что закрыла, Иглмен спросил, по-прежнему ли она себя видит. Миссис Г. дала утвердительный ответ. Тогда он спросил, как возможно, что она видит свое отражение, если оба ее глаза закрыты.

Миссис Г. опять промолчала.

При этом ее ничего не смутило и не обеспокоило. Она не изменила своих убеждений в свете этих тревожных противоречивых данных. Вместо этого она на какое-то время замерла, будто перезагружающийся компьютер.

Иглмен говорит, что так часто бывает у пациентов с анозогнозией – расстройством, из-за которого больные отрицают