Эти странные Рэдли - Мэтт Хейг Страница 56

Понятия не имею, расстроишься ли ты, будет ли тебе не хватать фотографий Роуэна, но я считаю, что теперь, когда ребенок уже пошел в школу, нам пора начать каждому жить своей жизнью – ради него, если не ради себя самих.

Понимаешь, я себя чувствую почти нормальной. «Бескровной», как мы цинично это называем. Иногда, по утрам, когда я вожусь с детьми – одеваю их, меняю Кларе подгузник, втираю гель в десны (зубки режутся) или даю Роуэну лекарства, – я почти забываюсь и совсем забываю тебя.

Хотя, думаю, ты не особо огорчен. Ты никогда не хотел меня заполучить, если это означало бы оставаться преданным партнером и отказаться от постоянного будоражащего поиска свежей крови. И еще я прекрасно помню, как ты на меня посмотрел, когда я сообщила, что беременна. Ты был в ужасе. Я увидела, как испугался тот, кого ничем не испугать. Так что я, вероятно, даже оказываю тебе любезность.

Ты ненавидишь ответственность в той же степени, в которой я в ней нуждаюсь. И теперь я снимаю с тебя ответственность даже за прочтение моих писем и просмотр фотографий. Может, они вообще до тебя не доходят. Может, ты опять сменил работу и эти письма лежат мертвым грузом в почтовом ящике университета.

Надеюсь, однажды ты сможешь остановиться и начать жить нормально. Мне хочется верить, что отец моего ребенка все-таки способен придерживаться хоть каких-то моральных принципов.

Это странная надежда, я понимаю. Роуэн все сильнее похож на тебя, и это пугает. Правда, по темпераменту он совсем другой. Говорят, яблоко от яблони недалеко падает – однако, если оно упадет на косогор, то укатится на значительное расстояние. И моя материнская задача – сделать для него этот косогор как можно более крутым.

Прощай, Уилл. И постарайся не искать встреч со мной или с ним. Так я сохраню к тебе хоть какое-то уважение. Мы дали обещание и должны сдержать его для всеобщего блага.

Да, я сейчас отгрызаю собственную руку, но я обязана это сделать.

Береги себя.

Я буду по тебе скучать.

Хелен.

Это не лезет ни в какие ворота. Роуэну хочется только одного – забыть все, что он сейчас узнал, уничтожить это новое знание, поэтому он отбрасывает письмо, не глядя, куда оно падает, вытаскивает бутылку из свернутого спальника и сует ее в свой рюкзак. Он выбирается из трейлера и уходит по Садовой аллее.

Ему навстречу кто-то идет. Сначала он не может разобрать, кто это, пока лицо скрывают свисающие из-за ограды третьего дома ветви ракитника. Он видит только плащ, джинсы и ботинки. Роуэн уже догадался, кто этот человек, но потом показывается лицо – лицо его отца, – и его сердце не просто стучит, оно бешено колотится, как ковер, из которого палкой выбивают пыль.

– Ну что, Лорд Б.? – спрашивает Уилл, расплываясь в улыбке. – Как дела, чертяга?

Роуэн не отвечает.

– Да? Ну отлично, – продолжает Уилл, но Роуэн даже не оборачивается.

Он не смог бы выдавить из себя ни слова, даже если бы хотел. Он зажимает в себе ненависть, как монету в кулаке, и шагает к автобусной остановке.

К Еве, к надежде все забыть.

Чесночная паста

Ева намерена сказать отцу, что вечером уходит гулять.

Вот что он ей сделает? Запрет ее в спальне, а дверь заколотит досками?

Нет уж. Лучше она вообразит, что к ней вернулся ее прежний отец, который был до всего этого психоза, и будет вести себя как нормальный семнадцатилетний представитель свободного человеческого социума. Она идет в кухню сообщить о своих планах, и обнаруживает там отца, поедающего что-то ложкой из банки. Только подойдя поближе и прочитав этикетку, она видит, что он наворачивает чесночную пасту, слопал уже две трети банки и явно намерен доесть. Может, ему снова подлечиться?

– Папа. Какая мерзость.

Он кривится, но зачерпывает еще ложку.

– Я ухожу, – сообщает он, опережая ее реплику.

– Куда? В смысле, если вдруг на свидание, то я бы советовала как следует почистить зубы.

Кажется, он не улавливает юмора.

– Ева, я должен тебе кое-что объяснить.

Это ее настораживает. Интересно, что за признание ее ждет.

– Что?

Он глубоко вздыхает.

– Твоя мама не пропала без вести.

Сперва до нее не доходит. Она привыкла пропускать отцовские причитания мимо ушей, но секунду спустя она осознает смысл сказанного.

– Пап, ты о чем?

– Она не пропала, Ева, – он берет ее за руки. – Она мертва.

Ева закрывает глаза, чтобы не видеть его. Удушающе несет чесноком. Она отдергивает руки, потому что уже слышала этот бред.

– Па, не начинай.

– Я обязан сказать тебе правду, Ева. Я все видел. Я там был.

Она невольно включается:

– Видел?

Он откладывает ложку и начинает рассказывать тоном здравомыслящего взрослого:

– Я пытался тебе рассказать, когда лежал в больнице… и я не бредил. Ее убили в кампусе университета. На лужайке возле факультета английского языка. Ее убили. Я все видел. Я бежал, кричал, но никто не отозвался. Я собрался ее встретить. Она работала допоздна, в библиотеке. Точнее, она мне так сказала, но это неважно. В общем, я приехал за ней, но в библиотеке ее не было, и я пошел искать, и увидел их за той уродливой лужей, ну в смысле прудом, – он укусил ее и убил, а потом взял и…

– Укусил?

– Это был не обычный человек. А нечто иное.

Она качает головой. Вернулся старый кошмар.

– Папа, так нельзя. Я тебя прошу, не принимай те таблетки.

Он уже рассказывал ей эту вампирскую историю, когда лежал в больнице. Потом повторял только когда крепко напивался. А после каждый раз оправдывался, говорил, что все это неправда, видно, в надежде отгородить ее от всего этого.

– Ее убил ее научный руководитель, – продолжает он. – Этот научрук оказался чудовищем. Вампиром. Он укусил ее, выпил всю кровь и унес тело. Улетел с ним. Вот так, Ева. И теперь он здесь. В Бишопторпе. Возможно, он уже мертв, но я должен проверить лично.

Пару секунду назад она была готова ему поверить. Но теперь ей просто больно оттого, что он так пытается заморочить ей голову.

Он кладет ей руку на плечо:

– Оставайся в доме, пока я не вернусь. Ты поняла меня? Сиди в доме.

Ева смотрит на него, и он, кажется, считывает ярость в ее взгляде.

– Тут полиция. Они как раз заняты его поимкой. Я