Александр Годов - Дьявольская радуга Страница 53

Тогда яма и младенец снятся ему?

Прикосновение твари было таким реальным…

Младенец дотронулся до гвоздя, а затем резко выдернул его из плоти Седьмого. Из раны хлынула кровь. Она стекала по кресту, в лунном свете напоминая вязкое варенье, впитывалась в сухую безжизненную землю. Тварь высунула длинный, разрезанный надвое язык и принялась облизывать гвоздь.

От боли у Седьмого потекли слёзы, оставляя на измазанных в грязи щеках дорожки. Он мечтал умереть, потому что не заслужил таких страданий.

— Ты ненастоящий человек, — заявил младенец-урод, чмокая и облизываясь. — Твоя кровь порченная.

С этими словами он вскинул правую руку. Седьмой сжался, подумал, что сейчас монстр попытается проткнуть его, но младенец продолжал просто стоять. Потом на ладони с чавканьем открылся глаз. Зрачок на фоне красной радужной оболочки пугал белизной.

— Я могу освободить тебя, — прошептал ребёнок. — Но ты ненастоящий.

— Ненастоящий-ненастоящий-ненастоящий, — донеслось из ямы.

Седьмому было все равно. Он хотел лишь, чтобы боль прошла. Чтобы появилась возможность мало-мальски соображать.

Младенец припал к земле, а потом прыгнул на горизонтальную перекладину креста. Но он не спешил выдергивать гвозди. Он гладил плечи Седьмого, слизывал соленый пот. Язык монстра был таким же шершавым как и кожа, но при этом ещё и склизким.

— Ты точно хочешь, чтобы я освободил тебя?

Седьмой кивнул… и почувствовал, как гвозди с хрустом вылетели из кистей, как тело на миг потеряло опору, а затем последовал удар землю. Мышцы дрожали от напряжения. В голове крутилась только одна мысль: надо убегать. Но младенец вряд ли отпустит его.

Что тогда делать?

Из ямы появилась еще детская головка. У этой тоже кожа была сморщенной, изо лба тянулся отросток, но вместо носа зияла дыра.

— Кто твой хозяин? — Голос у головы оказался низким и властным.

— Ты тупой? Он же не может говорить! — возразила тварь, что выдернула гвозди. Она подошла к Седьмому, присела и принялась гладить ему спину, что-то нашептывая.

— У него должен быть хозяин.

— Думаешь?

— Знаю!

— А если нет?

— Тогда мы можем взять его себе. — Голова из ямы ощерилась. — Он ведь все равно уже не человек. Да он сдох вообще!

— Я не уверен, что человек умер, — сказала тварь и перестала гладить Седьмого.

— А Баораму как тогда пережил?

Седьмой напрягся. Что еще за Баорама? Он попробовал пошевелить пальцами, но не смог. Видимо, сухожилия перебиты. В любом случае без медицинской помощи он покойник. С кровью из ран уйдет тепло, остановится сердце.

— Может, человек все-таки живой? — спросил ребёнок у головы.

— Ты же сам сказал, что он ненастоящий!

— Ну да. Ненастоящий. Но ведь и не мертвый!

— Кидай его в яму!

— Кидай-кидай-кидай-кидай! — затараторили голоса.

— Нет! — возразила тварь. Схватила Седьмого за волосы и приподняла голову. — Посмотри на человека! У него глаза Кумакана! У него есть хозяин!

— Но люди прячутся в норах в Баорам! — возразила голова. — А этот человек не спрятался и оказался здесь! Он мертв.

Седьмой мысленно воскликнул. Удалось собрать кусочки паззла в картину. «В Баорам люди прячутся в норах». Твари говорят о Всплеске. Получается, что Кивир оставил его умирать в доме, а потом шарахнул Всплеск. И вот он неизвестно где. Неизвестно живой ли.

Вдруг глаза обожгло словно огнем. Как будто бы взорвалась сверхновая. Тьма, окружавшая Седьмого, исчезла под напором огня из глаз. И он увидел. Увидел кресты, что на многие километры раскидывались по серому песку. Увидел распятых людей. Видел каждый их изгиб тела, каждую царапину, каждую каплю пота, что скатывалась по груди. Сотни худеньких детей с глазами на ладонях впивались в кожу распятых, откусывали куски серо-алого мяса. А люди всего лишь раскрывали рты в немых криках.

И в тишине мир захлебывался от боли. Изредка появлявшийся из ниоткуда ветер поднимал столбы серого песка. Песчинки забивались в рты, в глаза, в уши распятых. И людям оставалось только надеяться, что страдания не будут долгими.

От волнения у Седьмого перехватило дыхание. Он наблюдал, как луна меняет цвет с пепельно-серого на алый. И готов был поклясться, что она живая. Луна, распухая в небе, ритмично пульсировала.

Седьмой не сразу понял, что кричал. Вопль, вырывавшийся из горла, был низким, но очень громким. И пока весь воздух не вышел из легких, Седьмой продолжал орать. Но образы всё равно не уходили. Мало того — их становилось больше, они давили на мозг. Вот на одном из крестов сломалась горизонтальная перекладина, не выдержав веса пятерых тварей, что пожирали распятого толстяка. Вот в небе словно из ниоткуда появились Крылатые.

— Я же говорил! — расслышал Седьмой голос ребенка, что гладил его. — У него есть хозяин. Он ненастоящий! Нам нельзя его забирать.

Низкий гул прокатился по утыканной крестами равнине. Седьмой повернул голову в сторону звука и разглядел вдали, почти на самой линии горизонта, пирамиду.

— У ненастоящего глаза Кумакана, — продолжал шептать ребёнок. — Он чувствует Кивира…

Огонь в глазах успокоился, но Седьмой все равно мог видеть, что творилось перед ним. Тело била дрожь. Из глаз лились слезы. Зрение как бы разделилось. Он видел свой крест, яму, двух тварей и тьму, которую не могла прогнать луна. Но с другой стороны он мог разглядеть песчинку на далекой пирамиде.

— Бедный… — погладил по спине младенец.

— Отойди от меня! — рявкнул Седьмой. Голос был хриплым и низким.

Ребёнок отскочил от него, вскинул руку, на ладони которой раскрылся глаз, и начал ждать.

Ждать чего?

Голова, торчавшая из ямы, исчезла.

— Где я? — спросил Седьмой.

Младенец молчал.

— Говори! Или я…

Что? Что он мог сделать? Испугать тварь видом крови? Или скорчить страшную рожу?

— Твой хозяин Кивир? — спросил ребёнок.

— У меня нет хозяев.

— Неправда.

— Тогда я не знаю, кто мой хозяин, — честно признался Седьмой.

Ребёнок не успел ответить: из ямы выпрыгнула новая тварь, раззявила пасть, показав маленькие острые зубки, как у пираньи, и похромала к Седьмому. Младенец отличался от остальных тем, что походил на бочку, наполненную жиром. Лицо распухло, отчего носа и глаз не было видно. Второй подбородок при ходьбе противно хлюпал. С губ стекала слюна, блестящая в свете луны.

— Это не твоя еда! — заорал ребёнок, освободивший Седьмого.

Жирная тварь никак не отреагировала. Она лишь облизнулась, показав распухший серый язык, и похромала дальше.

— У него есть хозяин! — продолжал ребёнок.