Коллектив авторов - Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник) Страница 35

Когда я выбежал из КП, в небе уже было несколько зеленых ракет, значит, дело совсем плохо, и надо взлетать всем, кто может. С запада доносился протяжный гул моторов: бомбардировщики. Но солнце клонилось к земле, и я ничего не смог разглядеть. Техники уже стояли у самолетов, а вот летчиков я пока не видел. Под грохот зениток два «мига» выруливали на взлет.

Только бы их не разбомбили на аэродроме! Только бы успели подняться в небо!

Скорее всего будет маневренный бой, тогда и мой «ишачок» себя покажет!

Я взлетел, набрал высоту и сделал круг над аэродромом. Бомбардировщиков не было. Истребителей тоже: ни наших, ни вражеских.

Потом комполка пошутит: «Увидели Стрижа и сбежали». На самом деле они просто перестроились. Не ожидали зенитного огня.

С полосы один за другим поднимались «миги» и «лаги».

В этот раз я решил прямо посмотреть в глаза войне и честно встретиться с врагом лицом к лицу. Сколь можно быть наблюдателем?

Но стоило мне приблизиться к нашим самолетам, как бой уже заканчивался. Я метался от одной группы к другой и каждый раз опаздывал. «Ишачку» банально не хватало скорости. В очередной раз проследив за пикирующим «мессером» и увидев, как наши «миги» ложатся на обратный курс, я вдруг заметил далеко на западе черную точку. Все, прочь сомнения! Я развернул самолет и помчался на врага. «Точка» приближалась. Враг летел мне навстречу. Это не страшно: в лобовой атаке «ишачок» чувствует себя прекрасно. Мне ничего не грозит. Мотор убережет меня от пулеметных очередей. Вот я уже вижу очертания его самолета. Припадаю к коллиматорному прицелу. Ну же, подойди еще ближе. Еще! Вдруг мой противник делает вираж, и я вижу на голубых крыльях красные звезды. Одеревенелыми пальцами веду ручку влево и на себя. Ложусь на обратный курс.

Чуть не подбил комэска.

Он догоняет меня, пристраивается справа и показывает рукой в направлении аэродрома. Я киваю и держу указанный курс. Комэск идет сзади. Прикрывает. Или присматривает, чтобы я снова «геройствовать» не начал?

В очередной раз оборачиваюсь: нет комэска. А, вот он, мчится к россыпи черных точек. Зачем? Они же не на наш аэродром идут!

Сначала я решил полететь за ним, но потом одумался. Какой смысл? От меня толку немного. Лучше я догоню наших и позову помощь. Может, и успеют. Они же гвардейцы! Фашист никуда не денется.

Знай: никто его не убьет,Если ты его не убьешь.

Только вот пока я их догоню, помогать уже будет некому. Ситуация складывалась безвыходная. Надо действовать, а я все думаю. Наверное, это и есть трусость. Но и погибать просто так не хочется. И самолет терять – тоже.

Почему же больше никто не оглянется? Почему никто не летит мне навстречу? Гвардейцы! Ну ладно на моего «ишачка» никто радиостанцию не поставил. Зачем она шуту? Но у комэска-то радио есть! Неужели пулями повредили?

Определенно с этим думаньем надо заканчивать!

Опять мы отходим, товарищ,Опять проиграли мы бой,Кровавое солнце позораЗаходит у нас за спиной.

Нет, это будет не солнце (оно-то как раз впереди), а пылающий «миг-3». И меня сделают виноватым.

Вот ведь вспомнилось не к добру! Товарищ Симонов мне руки не подаст. И водку со мной пить не станет. Ну и не надо! Я вообще непьющий. А Егорову скажу, что ничего не видел. Дескать, погнался за врагом и не догнал!

Эх, Игнатьев-Игнатьев… Фрица, говоришь, на блюдечке подносят? Да тут их целый поднос: бери – не хочу!

Вот если бы у меня был 185-й с тремя синхронными ШВАКами (масса секундного залпа три с половиной килограмма!) плюс восемь эрэсов под крыльями, я бы долго не размышлял: сразу бы сектор газа вперед, а ручку повел вправо и на себя!

Видимо, я серьезно размечтался, потому что тело решило действовать: руки непроизвольно дернулись, и мой «ишачок» пошел на боевой разворот. После такого давать задний ход было бы очевидной трусостью. Что бы подумал обо мне товарищ Симонов? Какой бы стих обо мне написал? А Игнатьев?

Мне ничего не осталось, как следовать за мечтой. Лучше уж так, чем задыхаться от страха и ненависти к себе. Помечтаем напоследок!

Не знаю, почему меня потянуло на высоту, ведь можно было развернуться виражом. Наверное, я уже впал в эйфорию: выше, выше и выше! Оригинальный способ заглушить страх. Но вместо страха я заглушил мотор. На пяти тысячах он стал терять мощность, потом закашлялся и заглох. Этого следовало ожидать, но мы же размечтались о благословенном самолете с тремя синхронными ШВАКами! Об истребителе, который на шести тысячах делает семьсот километров в час! Правильно говорил Егоров: «Летчик должен любить СВОЙ самолет». Вот «ишачок» и отомстил. Теперь пока разгонишь винт пикированием, пока заведется мотор, комэска уже в живых не будет. А мститель из меня никакой.

Страх куда-то исчез, но появилась горечь предательства и обманутых надежд. «Ишачок» устремился вниз. Я закрыл глаза. Когда тебя на земле за человека не считают, это еще ничего. Но когда небо вот так в наглую предает и обманывает, – это уже слишком. Что же ты заглох, «ишачок»? Где же вы, мои ШВАКи? Где вы, семьсот километров в час?!

Двигатель снова закашлялся, задрожал, его тряхнуло в раме так, что я чуть не вылетел из кресла, а в следующий миг в кабине раздался вой, и меня прижало к спинке.

Я открыл глаза: истребитель мчался к земле на форсажных оборотах. Мне осталось только потянуть ручку на себя и нырнуть в облака.

Выныриваю из облаков прямо на четверку «юнкерсов» и два «фокера» сопровождения. Угол атаки – как на заказ.

Так убей же хоть одного!Так убей же его скорей!Сколько раз увидишь его,Столько раз его и убей!

Две коротких очереди – и «фокеры» отправляются в пламенное пикирование. На «юнкерсы» пришлось потратить все эрэсы. Теперь и комэску можно помочь. Вон он все крутится с четырьмя «мессерами». Уже с тремя: один ко мне мчится. Добро пожаловать в лобовую! Открываю огонь со ста метров. «Мессер» заваливается на крыло. Из-под капота – пламя. Кажется, еще винт отлетел. Оставшаяся тройка у меня как на ладони. Один пытается сделать вираж. Короткая очередь – и у него взрывается двигатель. Второй идет на вертикаль, подставляясь под мои пушки. Снова короткая очередь – хвост отделяется – и «мессер», кувыркаясь, падает.

Остался последний. Уходит пикированием. Пусть. Бомбардировщики сбиты, истребители вышли из боя: можно возвращаться. Комэск держит курс на аэродром, а я снова исчезаю в облаках. Я хочу подольше удержаться в небе, пока сон не закончился.

Движок слабеет, вот он перестал тянуть, вот закашлялся и содрогнулся в раме. Я закрываю глаза. Я готов проснуться.

Встряска – и снова гудит мотор.

Я открываю глаза, выныриваю из облаков и пытаюсь догнать комэска…