Я не Сэм (ЛП) - Кетчам Джек Страница 3

Я бы сказал, что хожу на работу, но это было бы ложью. Я хожу играть.

* * *

Игра идет хорошо.

Когда я слышу, как "Xонда" тормозит у дома, кровавые брызги на стене позади головы Саманты уже нарисованы. Я попрошу Сэм проверить рисунок на точность, но я уже многому научился у нее и думаю, что все сделал правильно.

Кровавые брызги как настоящие.

Уже почти семь часов, близятся сумерки - обычное время ее возвращения домой. Я накормил кошку, и мясо по-бургундски уже разогревается на медленном огне. Чесночный хлеб намазан маслом, приправлен и ожидает жаркой ласки духовки. Мне осталось сварить лапшу, налить вино, и ужин готов.

Я заканчиваю работу, встаю, потягиваюсь и иду босиком в гостиную как раз в тот момент, когда она входит через парадную дверь. И вдруг понимаю, что за весь день ни разу не надевал туфель. Это одно из преимуществ игры.

Я подхожу, обнимаю ее и чмокаю в щеку. Она совершенно не воняет. Приняла душ на работе. Она всегда так делает. Но иногда ей приходится принимать три-четыре душа за вечер, если покойник уж очень сильно воняет. Сегодня просто легкий запах чего-то в ее волосах. Этого достаточно, чтобы я сморщил нос.

- Знаю, говорит она. - Но его сгубила не непробиваемая тупость.

- Нет? А что же тогда с ним случилось?

- Перебрал, сел за руль и врезался в дуб. Но перед смертью он неплохо пообедал. Жаркое из замаринованной говядины, красная капуста, картофельные оладьи и примерно полкило ванильного мороженого с малиновым кремом. Но запах, который ты улавливаешь, принадлежит другому жмурику.

- Кому же?

- Джентльмену по имени Дженнингс. Владельцу индюшачьей фермы.

- Ах, этот чудесный запах аммиака.

- Верно. Он свалил все это индюшачье дерьмо в кучу возле сарая. Похоже, собирался разбросать его по полю, но у него случился сердечный приступ. Упал прямо в эту дрянь. Был весь в дерьме. Вдыхал его добрых полчаса, прежде чем умер. Внутри он пах чуть ли не хуже, чем снаружи. Ты что-то говорил сегодня утром о душе?

- Да.

- Если ты помоешь мне голову, тебе кое-что обломится.

- Я люблю мыть твои волосы.

- Ты уже проголодался?

- Не совсем.

- Выключи плиту.

* * *

Она включает душ, чтобы вода нагрелась, а я смотрю, как она раздевается. Как всегда, она ведет себя по-деловому, но для меня она стриптизерша из Лас-Вегаса. В свои тридцать восемь она выглядит на десять лет моложе, подтянутая, стройная. Время от времени нам обоим становится грустно, что она бесплодна и у нас не будет детей. Думаю, она больше из-за этого переживает, чем я, - у меня есть хоть какой-то брат и отец с матерью, а она сирота, ее родители умерли. Так что, возможно, я больше привык к семье. Но я содрогаюсь при мысли о том, каким бы стало ее тело, если бы это было не так. Наверное, не очень умно с моей стороны так думать, но сейчас она просто загляденье.

Она откидывает занавеску и ступает в ванну под струи воды, а я стою прямо за ней, наблюдая, как ее соски сморщиваются, как она вся блестит под потоками воды. Она поворачивается ко мне и закрывает глаза. Ее длинные волосы прилипли к голове. Я беру шампунь и намыливаю их.

Она улыбается и довольно мычит, когда я принимаюсь основательно и нежно массировать голову. Тонкие пенные струйки шампуня скатываются по ее ключицам, грудям и спускаются к пупку.

- Думаю, что могла бы заснуть вот так, - говорит она.

- Стоя?

- Коровы ведь спят стоя.

- Но ты же не корова.

Она улыбается и откидывает голову назад, чтобы ополоснуться, выпрямляется и смахивает воду с глаз. Потом смотрит на меня сверху вниз.

- Ну как, - спрашивает она, - волосы уже чистые?

- Думаю, да. Повернись, я потру спину.

Она поворачивается. Я мою спину, попку, грудь, живот. Она поднимает руки, и я мою подмышки, руки, снова спину и снова попку, щель между ягодицами и "киску". Она намыливает руку и тянется ко мне.

Она держит мой член в руке, поглаживая ствол и обхватывая головку, а мои пальцы двигаются внутри нее, другая рука сжимает ее грудь, и мы оба стонем. Она перешла на баритон.

Я точно знаю, как к ней прикасаться. Я точно знаю, что ей нравится.

И Бог свидетель, она тоже знает, что нравится мне. Чего она не знает, так это того, что у меня подкашиваются ноги, и я кончаю ей на попку.

- Ладно, хватит! - говорю я ей. Она бросает на меня взгляд через плечо. - Я уже кончил.

- Слава Богу, - говорит она.

И тоже кончает, в первый раз за этот вечер.

* * *

Мы заранее договорились, как это произойдет во второй раз, и мои три пальца уже внутри нее. Много спорят о том, существует ли точка "G", но она - живое доказательство того, что там что-то есть. Она любит жесткие надавливания, а не легкие поглаживания, как в душе, и я ей это даю. Она начинает дергаться и стонать, а я ухмыляюсь, глядя на нее так, словно слушаю свою любимую рок-н-рольную песню.

А потом она произносит эти волшебные слова.

- А-а-а, я кончаю!

Я не знаю, плакать или смеяться, так это здорово. Я остаюсь в ней, ускоряя темп, подушечкой большого пальца полируя клитор, пальцы сильно нажимают, скользя по теплой влажной стенке внутри нее.

Она говорит: Ох! Ах! и старается отдалить момент, я остаюсь внутри, пока она дрожит вокруг меня и приближается к завершению. Я работаю с ней еще немного, теперь мягко и нежно, и волны оргазма захлестывают ее. Это как удары током. Мне это знакомо.

Она вульгарно смеется. Смехом, который приберегает только для меня.

- Ублюдок!

- Тебе ведь это нравится, правда?

- Правда.

Она целует меня так, как целуют любовника, доставившего незабываемое удовольствие. Я целую ее в ответ.

Мне она тоже его доставила.

* * *

Пока я разогреваю на плите мясо, заодно прогревая духовку для чесночного хлеба, и кипячу воду для лапши, я прошу ее сходить в кабинет и взглянуть на Саманту, проверить, правильно ли я нарисовал брызги крови. Она возвращается через некоторое время.

- Ты справился с домашним заданием, - говорит она. - Я сверилась с фотографиями. Прямо как настоящие.

У нас повсюду развешаны фотографии из морга и с мест преступлений. В моем кабинете, в спальне, на книжном шкафу в гостиной. Нам приходится прятать их от гостей.

Несколько лет назад, незадолго до смерти ее матери, я совершил ошибку, оставив серию полноцветных снимков мексиканского наркоторговца, лежащего на обочине дороги - его отрубленные руки и ноги были сложены на груди, а голова расколота мачете - оставил на моем чертежном столе, когда ее мама прилетела из Бостона. Один взгляд - и ее лицо побледнело.

Попробуйте объяснить шестидесятипятилетней женщине, что я изучаю их, чтобы нарисовать то, что она сочла бы комиксом.

- Рисунок просто идеальный, - говорит Сэм, - очень впечатляющий.

От ее слов моя душа поет. Она точно знает, как меня поощрить.

- Ну да. То, что надо. Реалистичный и сногсшибательный одновременно. Не могу дождаться, когда ты ее воскресишь.

- Я тоже не могу.

Ужин в порядке. Чесночный хлеб не подгорел, а лапша слегка твердая, но не жесткая. Мы потягиваем вторые бокалы Мерло, когда я замечаю этот взгляд.

- Что? - спрашиваю я ее.

Она улыбается.

- Я просто задумалась, - отвечает она.

* * *

Мне несвойственно заниматься этим дважды за вечер, но не сказать, что это совсем уж неслыханно, да и у нас был превосходный ужин с вином. Возникает знакомое чувство неловкости, когда я бросаю взгляд через ее плечо на застекленную дверцу комода, из-за которой на меня смотрят восемь Барби, которым уже по тридцать лет, не говоря уже о Тедди Дэвисе, ее самом первом плюшевом мишке, потертом и с изгрызенным носом, с этими странными, глубоко запавшими пуговицами вместо глаз - пуговицы действительно напоминают раскосые прищуренные глаза - и с пухлыми губами трубочкой, так что он похож на Бетти Дэвис[2], нанюхавшейся героина. Это нервирует.