Чарльз Уильямс - Канун Дня Всех Святых Страница 26

Проходя мимо, он осторожно коснулся ее пальцем и сам немного устыдился чувства облегчения от того, что она твердая и ненастоящая.

Он прошел до конца улицы и вернулся обратно. Стояло теплое солнечное октябрьское утро, и на какой-то миг Ричарду показалось, что воздух наполнен запахом цветов. Уличный шум смолк; стало очень тихо. Прежде чем повернуть к дому, он подумал, как здесь хорошо. Приятно было ни о чем не помнить, ничего не держать в мыслях.

Те, о ком помнишь, частенько садятся тебе на голову, а это немного утомительно. Конечно, лучше так, чем никак.

Нет, Лестер ни разу не вызвала его недовольства, но здесь, где воздух так свеж и полон запаха, который никак не узнать, а Лондон затих, как лес в Беркшире, где они с Лестер провели несколько дней после свадьбы, было почти приятно хотя бы недолго побыть без нее. Он прикрыл глаза, боясь, как бы память опять не вызвала из небытия призрак. Достаточно было просто вспомнить ее в том лесу, но лучше не злоупотреблять и этим. Там ведь тоже не все было просто. Помнится, Лестер втемяшилось немедленно отправиться в ближайший городишко за каким-то особенным журналом, пока его весь не раскупили.

Ричарду он даром был не нужен. Он вполне разумно и толково объяснил, что с этим она вполне может потерпеть до Лондона. Но Лестер заупрямилась, и он, чтобы не быть эгоистом, уступил. Сейчас он стоял и удивлялся, сколько раз, оказывается, он ей уступал. Десятки примеров теснились в памяти. Он и правда уступал ей; в этом отношении он был очень хорошим мужем. Мелькнула мысль: не слишком ли он потакал ей, не слишком ли был добр? Ее тут же прогнала другая: если бы все повторилось, он поступал бы так же. Но ведь нет ее. Остается только вспоминать. Но раз теперь ее нет, он может позаботиться о себе. Это было приятнее, чем он ожидал. Наслаждение постепенно завладело им, разлилось вокруг в теплом воздухе; тихое, чистое наслаждение для его желаний и привычек, нежное, сладкое, развращающее безделье, привкус грешной праздности.

Стало неприятно, что он пришел по делу. Джонатан мог бы и сам сходить, если ему так надо. В конце концов, это ведь Джонатан собирается жениться на Бетти. Ладно, раз уж он обещал, раз уж его просили… проще сделать, чем объясняться потом с Джонатаном. И с самим собой — но признать это он не решался. С восхищением, почти с восторгом созерцал он изваяние руки; вот действительно вершина изящества. В ней нет ничего от кричащих красок Джонатана. Джонатан всегда такой страстный. А искусство, думал он, должно быть убедительным.

Стоп! На него напала какая-то сонная одурь. Наслаждение наслаждением, но это уже чересчур. Он очнулся, вернее, почти очнулся, уже в прихожей.

Она оказалась куда просторнее, чем он рассчитывал.

Слева уходила наверх лестница; прямо перед ним начинался коридор, в конце его виднелась еще одна лестница. Наверное, там за поворотом должен быть еще один коридор, уходящий влево. Справа приотворенная дверь открывала взгляду комнату, в дальнем конце которой была еще одна, запертая дверь. Ричард неуверенно вошел. Но стоило ему сделать шаг, как из-за двери появился невысокий плотный человек и произнес, как показалось Ричарду, слегка насмешливым тоном:

— Да, сэр?

— О, доброе утро, — сказал Ричард. — Не здесь ли живет отец Саймон?

— Именно здесь, сэр, — ответил коротышка. — Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы узнать кое-что по поручению моего друга, — сказал Ричард. — С кем бы я мог поговорить?

— Входите, сэр, — ответил собеседник, отступая в глубь комнаты. — Я здесь именно для того, чтобы отвечать на вопросы, так сказать, на самые первые вопросы. Меня зовут Планкин; можно считать, я — привратник. Входите, сэр, присаживайтесь. Все сначала приходят ко мне, сэр, и никто лучше меня не знает, что может отец. Опухоль мозга, сэр — вот от чего он меня вылечил с год назад, а с тех пор у него перебывало еще много несчастных.

— Неужели? — скептически переспросил Ричард. Он уже вошел в комнату. Наверное, он ожидал увидеть нечто вроде приемной в учреждении, но комната скорее напоминала зал ожидания. Стол с телефоном, несколько стульев — и все. Ричард опустился на стул; коротышка тут же уселся на другой возле стола, умостил руки на коленях и благожелательно посмотрел на посетителя. Ричард заметил на столе кроме телефона еще внушительных размеров альбом и горшочек с клеем. Он подумал, что Планкин неплохо устроился, но тут же одернул себя — после опухоли мозга особо не поработаешь. Он сказал:

— Мне бы хотелось узнать, как отец Саймон это делает. Может быть, он…

Коротышка, сидя совершенно неподвижно, вдруг заговорил.

— Да, сэр, опухоль, — вещал он. — Возложил свои благословенные длани на мою голову и вылечил ее. Во всем доме нет мужчины или женщины, которых бы он не вылечил. С тех пор у меня никаких болей не было, нигде. У нас у всех так. Все мы носим на теле его отметку, да, сэр, и гордимся этим.

— Правда? — сказал Ричард. — Да, наверное, вам есть чем гордиться. Что же, у него здесь клиника?

— Ну что вы, сэр, — сказал Планкин. — Он исправляет все сразу же. Он снял паралич с Элси Букин, нашей машинистки, и вылечил старую миссис Моррис, главную повариху — от рака, между прочим, вылечил. Он все это делает. У меня вот тут есть альбом, сэр, и я в него собираю все, что о нем пишут в газетах. Но это, конечно, не то, по этому альбому разве узнаешь его так, как мы знаем?

— Нет, — сказал Ричард, — наверное, нет. И много у вас… любопытствующих?

— Не очень, потому как отец не хочет привлекать внимание, — сказал Планкин. — Многих он отсылает после того, как встретится с ними, чтобы ждали, значит.

Но приходят, да, приходят. Одни сразу уходят, другие даже остаются на Расслабление.

— Простите, на что? — не понял Ричард.

— О сэр, — сказал Планкин, — вы сами все поймете, если останетесь. Просто Отец дарит нам покой. Он расскажет вам об этом, — Планкин покивал и, чуть покачиваясь, повторил:

— Да, покой.

— Значит, я могу повидать отца Саймона? — спросил Ричард. Теплый воздух комнаты казался пропитанным тем же восхитительным ароматом. Казалось, еще немного, и он снова окажется в самом сердце Беркширского леса, один, без Лестер, но с приятной памятью о ней. Зеленые обои на стенах комнаты едва заметно колыхались, словно стены эти были плотной завесой листвы с проблесками солнечного света; а коротышка напротив очень напоминал древесный пень.

Ричард с удовольствием посидел бы в этом лесу, куда никогда не возвращаются мертвые, где они вообще ничего не значат, словно их и не было вовсе, а вся предыдущая жизнь была всего лишь счастливым сном. Но тут словно какая-то волна прошла по лесу, старый пень встал и произнес: