Сорока на виселице - Эдуард Николаевич Веркин Страница 7

Я поспешил к ховеру.

– К тебе там отец прилетел. Ждет…

Костя махнул в сторону станции.

Костя смотрел на меня странно. Вернее, никак не посмотрел, мимо смотрел. Я испугался. Мама сейчас на Меркурии, это не Япет, но и на Меркурии всякое приключается, гейзеры, плавни, солнце опять же в последние годы активное, вон как слепни развелись…

Вряд ли. Если бы что-то случилось на Меркурии, давно бы сообщили, зачем отцу прилетать лично? Значит, другое.

Я выдохнул.

Если не Меркурий, то воспитание. Примерно раз в год отец пытается меня вразумить, это у нас в семье традиция. Последний раз прилетал семь месяцев назад, что-то он рано, еще не время…

– Понятно, – сказал я.

– Как Хромой? – спросил Костя.

– Безобразничает немного. Обрати внимание.

Костя легкомысленно кивнул.

– Ты проследи за ним хорошенько, – настойчиво попросил я. – А то третьего перевоспитания он не переживет, у него и так нестабильность.

– Э…

Костя почесал голову.

– Может, петлю поставим? Или трещотку? Давай подвесим трещотку, пусть немного побегает…

Я представил, как Хромой носится по окрестностям с трещоткой над головой.

– Да не надо трещотки, он сам исправится, я потом прослежу. А ты лучше с Рыжим… с главным этим… держись осторожнее, – посоветовал я. – А то как в прошлом году получится.

– Ну да, как в прошлом не надо… У тебя, кстати, что-то с костюмом, сияешь.

Костя постучал мне по плечу.

– Опять зеленым?

– Угу. Соты, похоже, выгорают, пора рефрактор менять.

– Поменяю, – пообещал я.

– Поменяй-поменяй, а то опять пойдут слухи про плазмоидов… нам тут еще криптологов не хватает, Кирилл взбесится…

Это точно, в прошлом году криптологи надоели. И вообще, Кирилл криптологов не переносит, если они опять сюда сунутся, Кирилл наверняка возьмет отпуск…

– Ну я пошел.

Костя отправился в сторону трапперов, а я забрался в ховер и полетел на станцию, хотя тут и лету никакого, вверх-вниз.

Отца я увидел издали. То есть с высоты. У моего отца есть редкое умение – быть заметным, он идеально заполняет пространство, мама до сих пор советует ему играть в любительском театре и иметь успех. Отец стоял на стартовой площадке и смотрел на меня. Неодобрительно, одобрительно он никогда не смотрит.

Из здания спасательной станции показалась еще одна фигура. Брат. Поднялся из своих излюбленных глубин и прибыл на Путорану, необычайно удачный день. И не сбежать. Некуда бежать, я почувствовал сильное желание вернуться к трапперам, зачем я вообще снялся с маршрута?.. Мог бы вчера по-человечески провалиться в топь, у нас тут много хороших топей.

Отец помахал рукой.

Я поставил ховер в дальнем углу площадки. Мог бы вчера по-человечески – угореть у костра. Схватиться с Хромым, получить пару царапин, пару сломанных ребер, лечь в медотсек, у профессии спасателя столько преимуществ, надо их хоть иногда использовать. Спастись можно и сейчас. Вернуть маскировку и потихонечку удрать, а ховер мог и на автопилоте вернуться… Соты сияют зеленым, заметят. Да и стыдно. И брат… будет потом всем рассказывать, что я малодушно удрал, притворившись невидимым.

Я откинул фонарь и спрыгнул на песок. Отец и брат подошли.

– Нам надо поговорить.

Отец улыбнулся, обнял. Я заволновался – отец никогда меня не обнимал.

– Рад вас видеть…

Вряд ли мама. Если бы мама, брат не прилетел бы.

– Нам надо поговорить, Ян, – повторил отец. – И лучше сделать это не здесь… Я побеседовал с твоим начальником, он тебя отпускает.

Вернусь, Кириллу не поздоровится.

– Куда отпускает? – спросил я.

– Домой. На три дня.

– Я не хочу на три дня, у меня шатун-людоед…

– Ян! – отец слегка повысил голос. – Это серьезно. Более чем серьезно! Тебя вызывают…

Из здания станции вышел Кирилл со стаканом чая, лимонным пирогом, с явным намерением насладиться полдником и сценой из семейной жизни.

– Давай поговорим… не здесь, – отец покосился на Кирилла. – Это весьма деликатный вопрос…

Брат громко высморкался. Кирилл вернулся на станцию.

– Нам пора, – сказал отец. – Я хочу быть дома к вечеру.

Подавиться камнем, в принципе, несложно.

Через пять минут мы шли по каньону над рекой, над зелеными берегами и серыми скалами, скалы задирались по сторонам, отчего казалось, что ховер скользит по огромному желобу.

Отец молчал. Брат молчал, он вообще пока ничего не произнес, поглядывал на меня… с сожалением. И сморкался, хотя простуженным не выглядел, сморкался тоже с сожалением.

Скоро каньон стал широкой долиной, а река – озером, над ним тряска усилилась, отец прибавил высоты и поднялся над уровнем плато.

Изъеденный язвами и морщинами миллиардов лет горб древнего мира… Каждый раз, когда вижу Путорану с высоты, я чувствую время, я словно смотрю в лицо вечности, с трепетом и почтением… Так говорил Кирилл, а я никакой вечности не чувствую, красивые горы, красивые каньоны, и все тут, думаю, и Кирилл это где-то вычитал.

Отец все еще молчал.

Когда он так молчит, лучше переждать, да и не до разговоров ему – после взлета отец сосредоточенно боролся с управлением и с воздушными ямами, отчего ховер трясло и мотало сильнее.

Над Путораной всегда трясет, и зимой, и летом. Это из-за арктических масс, они разгоняются, скатываясь с полярной шапки, сжимаются и густеют на северных отрогах, вдавливаются в каньоны и долины, текут над плато, смешиваются с влагой, кружатся омутами, бьют неожиданными воздушными фонтанами, закручиваются твистерами, атмосферная карта здесь похожа на калейдоскоп, ситуация меняется ежесекундно. Именно поэтому у нас никто на ручном управлении не ходит, удовольствия мало, но отец, как всякий центральный житель, чистосердечно презирает автоматизацию и ховером управляет сам.

Плохо управляет, ориентируется по солнцу, слишком к северу забрал, минут двадцать до дому потеряем, не меньше.

– Лучше взять чуть левее, – предложил я. – То есть восточнее, вон над той речкой.

Отец не ответил. А брат высморкался громче. Простуда. И бледный. На Сайпане все загорелые, коричневые, а брат бледный, наверное, из глубины совсем не поднимается, сидит на дне.

Сидит на дне, а нервный.

Все-таки стоило поломаться с Хромым, подумал я. А трапперы меня бы спасли и выносили три дня из болот, чувствуя себя героями, а я бы отдыхал на самодельных носилках и…

Опять высморкался. Кажется, брат растерян, обычно он все же держит себя в руках. Хотя бы какое-то время.

Я не разговаривал с братом… два года, с последней драки. Точнее, он со мной не разговаривал, я тогда победил. А я ему четыре письма на дно отправил, а он не ответил.

Ладно.

Я отвернулся и стал смотреть вниз.

Вода. Лес. Солнце.