Полдень, XXI век, 2008 № 11 - Яна Юрьевна Дубинянская Страница 39

Что-то слева рядом вдруг пискнуло, что-то мягкое дотронулось до ноги, но я не обратил внимания, потому что как раз в этот момент, наконец, разобрался, отчего грохот.

Это падали люди — те, что в проходах стояли, и некоторые, которые с лавок сползали, не удержавшись. Начали падать от двери, а потом падали все ближе и ближе и, наконец, западали около моей лавки.

Вот старуха старая, она все время громко орала, пока жива была, ей никто места не уступил, она сложилась, как та наша стремяночка, коленки к потолку, мелькнули на секунду ее лицо темное и затылок с редкими волосиками. Вот лысый геморрой, который все сроками взрывов интересовался, а потом ляпнул против властей, — он бухнул лицом вниз, показал мне лысину, и выходит, что не взрывов ему надо было бояться. Вот дамочка, почти совсем молодая, штаны в клеточку, она рядом стояла, упала передо мной, будто хрюкнула, и загородила мне свет. Туг же ее всей своей тушей придавил толстенный мужичище, тот, что рядом с мамой потел. Он как-то не очень ловко, боком, соскользнул с лавки на дамочку, ее тело опять хрюкнуло, и стал удивленно меня разглядывать, я даже подумал сначала, что он не мертвый. Но он, конечно, был мертвей некуда.

Потом грохот кончился, и Молодой сказал деловитым тоном:

— Так, работаем!

Ничего не произошло, и тогда он добавил:

— Арбайтен, арбайтен, мать вашу!

Застучало, зашуршало, затрещало, зазвякало, чемоданы кряхтели, матюкались вполголоса и чего-то там такое работали, грозный голос Молодого их подгонял, я никак не мог понять, что они там работают, а высунуться боялся. Работали они, я так думаю, изо всех сил, но работа шла медленно, и Молодой злился. Но медленно или не медленно, а работа их постепенно все-таки приближалась ко мне, в точности как тот грохот, только что не с такой скоростью.

— Время, время, скоты!

Опять что-то пискнуло и мягко дотронулось до ноги. Я чуть не вскрикнул. Осторожно протянул руку и натолкнулся на круглое, твердое и волосатое, вроде бы голова. Оно замерло и задышало. Девчонка, коза! Так и есть! Я вспомнил, что видел какую-то малявку, когда маму усаживал, а потом она или куда-то делась, или я ее после просто не замечал, словом, стояла какая-то козявка рядом с той бабищей толстенной, а потом уже не стояла. Лет двенадцать, самое большее. Совсем малявка сопливая, куклы-бантики.

Я все еще трогал ее за голову, когда она вдруг перестала дышать. Я понял, что она сейчас заорет со всей своей малолетней дури, стукнул ее по затылку и зашептал страшно:

— Молча-ать!

Она заткнулась, так и не заорала, только еще крепче прижалась к моей ноге. Вот ведь!

А чемоданы со своей работой подбирались к нам все ближе и ближе. Я уже догадался, чем они занимались — они раздевали трупы, обшаривали карманы и складывали добычу куда-нибудь в какие-нибудь громадные грязные сумки, вроде той, что у бабки Изабеллы была, когда она в город ездила. Те самые Мишняки, вот кто они были, они сначала убивали, а потом грабили. Только я не мог понять, как они убивали. Они ведь ничего не делали. Просто сначала молчание, а потом все попадали, вот это меня очень интересовало. А еще больше мне интересно было понять, почему я-то вместе с ними не умер, если все остальные умерли, мне это надо было понять, чтобы и дальше не умирать. И еще — я очень надеялся, да нет, я просто уверен был, что с мамой все хорошо. То есть, все плохо, конечно, но я не то что уверен был, а просто даже и знал, что мама умерла не до смерти. И что когда все кончится, я ее обязательно разбужу. Может, и пожалею после о том, что разбудил, но обязательно это сделаю. Сам прекрасно понимал, что сплошная глупость, но уверен был тогда в этом гранитно-титаново!

Козявка эта изо всех сил прижималась к моей ноге, и я чувствовал, как она дрожит. Иногда она вдруг начинала попискивать, и тогда я бил ее по шее, чтоб замолчала.

Когда чемоданы уже почти подобрались к нам, я взял козявку за руку и тихонько потащил вперед, туда, где уже лежали раздетые догола трупы. Я до этого вообще никогда трупов не видел — жуть неприятное зрелище, какие-то они не такие, туг самое главное, я понял, было угадать так, чтоб незаметно проползти границу между голыми и еще одетыми. Мишняки, когда раздевали труп, они скидывали его потом на пол, чтоб не мешал раздевать других, и вот в этот момент, когда голый труп на пол скидывают, я должен был мимо него проползти вперед, чтоб он меня заслонил, иначе точно бы засекли.

Козявка мешала будто нарочно — и ныла, правда, тихонько, и пищать пыталась, и замирала, когда надо было ползти, и, наоборот, вдруг такая прыть в ней появлялась, что вперед меня уползала, а один раз даже головой стукнулась об лавку, да так громко, я уж подумал, что всё, пропали. Кое-как все-таки пронесло, и мы пролезли мимо Мишняков как раз тогда, когда они скидывали труп на пол. Трупов голых было жуть много, все уже холодные, когда только успели, и ничего из-за них не было видно. Но это и хорошо, потому что и бандиты засечь нас с козявкой тоже не могли.

Потом Молодой сказал:

— Смотри-ка ты, знакомая барышня, я ее сегодня уже видал. Ишь какая! О, гляди! И не подумал бы никогда, что такое прячется под ее одежонкой паршивенькой. Не, ты погляди, ну хоть прямо сейчас в журнал. Только с ней малец еще был, где он?

Ему сказали, что мальцов в вагоне всего ничего, может быть, вон тот?

— Нет, — сказал Молодой. — Это не он. Тот был белобрысый такой, тощий гаденыш, а этот жирненький, да и по возрасту не подходит. Тот хмыренок щуплый был, совсем доходяга. Где-то он здесь, не могла же она без него уехать. Надо искать.

— А чего это не могла? — сказал кто-то из чемоданов. — Очень даже могла. Иной бабе ребенка бросить — что клопа раздавить. Чего это она не могла?

— Да не верится как-то, — раздумчиво ответил Молодой тому чемодану. — Не по-людски это, сына маленького бросать. Хотя...

Нас спасло то, что искать меня и переворачивать для