Андрей Валентинов - Капитан Филибер Страница 13

Ледяной небесный свод давил на плечи, вминал в холодную твердую землю.

Из меня — плохой Атлант.

К домикам под красными крышами подошли не прячась, в полный рост. Сами крыши, как и дома, и весь поселок, разглядеть в ледяной темноте было практически невозможно. Ночь выручала — в глухой предрассветный час нас никто не ждал. Дозорные, даже если они и были, предпочли спрятаться там, где теплее.

Собственно, час даже не был предрассветным. 1 декабря, первый день зимы, солнце встанет лишь в восемь утра — и то для того, чтобы скрыться за плотными облаками. Штабс-капитан дал команду в 3.15 после того, как сверил свой благородный «Буре» с моей дешевкой на серебряной цепочке.

Шли молча, стараясь не сбить дыхание на подъеме. Первые минуты я прикидывал, что делать, если нас все-таки заметят, если начнут стрелять. Потом бросил. Ничего не придумаешь: перебьют на месте. Два десятка, у некоторых нет даже револьвера. Как в страшных байках о 1941-м: добудь винтовку в бою!

Грозный «Кольт-Браунинг» не мог нам помочь — его взяли с собой те, кто ушел с командиром Жуком. В эту ночь здоровякам из расчета придется потрудиться.

Боя пока не было, мы просто шли. Не спеша поднялись по склону, подождали отставших — молча, стараясь лишний раз не кашлянуть, затем так же тихо двинулись по узкой улочке между темными, утонувшими в холодном сумраке домами. Пару раз залаяла собака — неуверенно, только для порядка. Умолкла. Ее никто не поддержал.

Я уже знал — полупановцы убивали не только людей, безвинным псам тоже досталось. Уцелевших спрятали хозяева. В который раз подумалось, на что рассчитывал бывший унтер, когда приказывал стрелять по поселку. Может, просто привык — к безнаказанности, к праву сильного, к покорности перепуганных насмерть обывателей? К такому привыкаешь быстро, к тому же теперь его банда — не скопище дезертиров, а ударный красногвардейский отряд. Небось, и денег выдали, и помощь обещали.

Не повезло унтеру. Не на тех нарвался. Впрочем, о таком в штабе Антонова-Овсенко не могли и помыслить — шахтеры в одном строю с беглыми «золотопогонниками». И были по-своему правы.

Выходит, здесь, на темной глухой улице, Река Времен слегка уклонилась от единственно верного курса?

Станцию я вначале не увидел. Просто удивился, почему остановился на месте шахтер-проводник, зачем поднял руку… И потом не увидел. Тьма впереди казалось особенно густой, только неясные черные пятна, только непонятный силуэт справа — не то заблудившаяся Вавилонская башня, не то…

— …Водокачка, товарищ Кайгородов. Здание станции левее, там сейчас темно, свет выключили. Там они, гады и сидят — главные, остальные, понятно, в вагонах. А поезд их прямо перед нами, то черное — вагоны и есть. «Танька» с краю, еще левее, вон там…

— Тихо, раскудрить с пересвистом в хрен-березу, хрен-осину, в хрен-мореный дуб ко всей лесной угробищной ядреноматери! Капитан, время — ноль. Если у Хивинского часы не на керосине…

Я кивнул. Время — ноль, часы у поручика идут точно, проверял. Значит, если все по плану, если мы не ошиблись, если я не ошибся…

Секунды бывают очень долгими, пусть даже часы — от лучшего мастера. Время — не пленник тонких стрелок, Время свободно, оно течет своим вечным руслом, меняя скорость по собственному усмотрению. Самый краткий миг может длиться дольше часа, дольше года. Особенно в такую ледяную ночь, особенно если за этим мигом не просто следующий, а Война. Маленькая Вселенная еще не знает, она еще спит, чтобы через секунду прозвенеть колесом по металлическим листам, упасть картонным ящиком с эстакады, заполнить небо бомбами и снарядами, дабы возрадовался мой друг Усама…

Я знаю, что все это — настоящее.

…Хорошо хоть с песней столковались. Господа юнкера, само собой, «Журавля» предложили — во всех училищах поют. Только «Журавль» для другого случая, в нем своих поминать положено, по фамилии, званию и должности. Нашему отряду без году неделя, без двенадцати часов — сутки, не придумался еще наш поминальник. А товарищи красногвардейцы из всех строевых только «Рабочую Марсельезу» выучить успели — ту, что на слова то ли Лаврова, то ли Каца. «Мы Марсельезу, гимн стари-и-инный, на новый лад теперь поем!» Спасибо, не надо!

Сам хотел предложить — опередили, считали мысль без всякого сканера. Кажется… Да, конечно, юнкер фон Приц, казначей новоназначенный. То ли и в самом деле телепат, то ли вкусы у нас с ним сходятся. Личный состав вначале очень удивился, но вскоре оценил. Пришлось, правда, некоторые слова перевести, а иные — растолковать.

Ничего, поняли!

Выучили за остаток вечера? Спелись? Скоро узнаем, скоро, очень скоро. Если бы секунды не тянулись так долго, если бы не приходилось торопить тот самый миг, который никак не желает уплывать по Реке Времен, если бы не молчал поручик Михаил Хивинский…

Скорее, скорее, скорее!

Какой бы загиб припас ради такого случая штабс-капитан? Какое бы, разъезди ее тройным перебором через вторичный перегреб, ездолядское хреноастронимическое чудосамогребище помянул? Хивинский, крести тебя в оазис Почаевским семиосвященным на пятнадцати просвирах, да ответь ты!..

…Точка — тире, точка — тире, точка — тире.

Бронеплощадка!

Ответил.

— Батальо-о-о-он!..

Кричать нужно погромче, голоса не жалея. Не для себя ведь, не для горсти, что уже все слышала, все поняла. Для врага! Для тебя, товарищ Полупанов!

…Точка — тире, точка — тире… Морзянка. Сигнал «начало действия», простой, проще не бывает.

— В атаку-у-у-у!..

Эх, надо было про полк — еще убедительнее. Главное чтобы услышали, чтобы поняли. Поручик тоже должен узнать: сигнал принят, мы начинаем…

…Точка — тире, точка — тире…

Про Пажеский корпус Михаил Алярович Хивинский промолчал, а насчет курсов сам признался. В конце 1916-го отозвали его, тогда еще подпоручика, с фронта на курсы по обслуживанию искровых станций. Там и азбуку Морзе выучил. А что делать, если радио нет? Очень просто: короткая очередь — точка, длинная — тире. И погромче, чтоб издалека слышно было.

— …Ма-а-а-арш!

…Точка — тире, точка — тире, три, тире, тире!

Уже не темно, мрак отступил, попятился. Проснулась «танька», бронеплощадка с морским орудием и черт знает какими пулеметами. Поручик же явно вошел во вкус, сплошные тире, никаких точек. И все по вагонам, по вагонам…

…Где вы там, маленькие кадетики, Гавроши с нарисованными погонами? Что получилось, слышу, а сами-то как? Поручик клялся и божился, что присмотрит, прикроет…

Справа тоже услышали, свои тире шлют — прямо с вершины Вавилонской башни. Не из черти чего, из знакомого «Кольта»-«картофелекопателя». Втащили-таки на водокачку, пристроили! Константиновец Мусин-Пушкин лично обещал расстараться.

Точка! Тире! Точка! Тире! Тире!

…По вагонам, где дрыхнут усталые от грабежей дезертиры — насквозь, чтобы дерево в щепки. По станции, где спрятался штаб унтера Полупанова. Кирпичных стен не пробить, но самых смелых, кто проснулся и попытался выбежать, сметет начисто.

А ты, Полупанов, жди. Уже скоро.

Точка, тире, точка, тире, тире, тире. Слева и справа. Мы — посередине. Пора? Пора!

— Песню-ю-ю!.. Запе-е-е…

Кажется, сорвал голос — загодя, не спев и строки. Ничего, остальные помогут. Давай, Филибер, давай, приятель! Пой, забавляйся, здесь, в Алжире, в моей маленькой Вселенной, словно в снах, словно в виртуальной реальности…

— Пой, забавляйся, приятель Филибер,Здесь, в Алжире, словно в снах,Темные люди, похожи на химер,В ярких фесках и чалмах.В душном трактире невольно загрустишьНад письмом любимой той.Сердце забьется, и вспомнишь ты Париж,И напев страны родной…

«Красная площадь», старый боевик — про таких же точно дезертиров, как те, что умирают сейчас под перекрестными «тире». Киношным повезло больше, перековались в бойцов Рабоче-Крестьянской, успели. Там и пели забытую песню. Не всю, только один куплет. И то странно, что разрешили. Автор в лагерях сгинул, и слова какие-то непролетарские…

— В путь, в путь, кончен день забав,В поход пора.Целься в грудь, маленький зуав,Кричи «ура»!Много дней, веря в чудеса,Сюзанна ждет.У ней синие глазаИ алый рот.

И снова услышали, и снова отозвались. Не мы — весь поселок. Слева, справа, сзади — «Ура!» Громовое, страшное, до самого неба, чтобы оттуда — эхом. Послушать — не батальон Лихачевку берет, полк. Усатый дед Шульга предложил гонцов по всем дворам разослать, чтобы вышли на улицу, чтобы «Ура!» во всю глотку, чтобы до костей пробрало несостоявшихся бойцов РККА.

И опять эхо. Знакомое такое.

— В плясках звенящих запястьями гетер,В зное смуглой красотыТы позабудешь, приятель Филибер,Все, что раньше помнил ты.За поцелуи заплатишь ты вином,И, от страсти побледнев,Ты не услышишь, как где-то за окномПрозвучит родной напев…

Это — справа, за Вавилонской башней водокачки. Командир Максим Жук ведет своих земляков. Обещал, что еще полсотни соберет, с оружием, со всей выкладкой. Запасливый они народ, шахтеры!