Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 43

И о том Варвара думала тоже. Знала она, ЧТО от Любавы понадобится, знала, как Книгу передать можно. Понимала, что добровольно на такое не пойдет Любава…

– А что делать-то будешь?

– Есть у меня план, смогу я Книгу передать и сама не пострадать.

– Это как?

– Не двое человек в семье моей осталось, трое. Я, Федор и Аксинья. Покамест она с ним кровью общей связана, силой, как пуповиной, того довольно будет.

– Не думала я о таком.

– Я подумала: И внук или внучка мне надобны, а когда не получится, найду, кому Книгу передать.

– Не понимаю я тебя, Любушка. Слишком уж ты закрутила… Прости меня, дуру старую!

Любава на Варвару посмотрела с легким превосходством. Ну да, где уж тебе в таких вещах разбираться, твое дело детей мужу рожать…

– Две сестры у меня есть, с древней кровью. Сильной кровью. Устинья и Аксинья. Вот ежели одну из них в жертву принести правильно, то со второй Федька мне внучку или внука зачать сможет. А уж как она ребеночка выносит, так и посмотрим. Ежели девка ро́дится, Книгу ей передать можно будет. Ежели не выносит ее Аксинья, все ж не так сил много у нее, можно под нож дуру, Книгу в другой род передать, а ведьму к себе привязать, спервоначалу слаба она будет, помощь ей понадобится. Еще и в выигрыше мы останемся.

Варвару этот план жуткий и не тронул даже. Она пару минут подумала, кивнула:

– Права ты, Любушка. Это делать надобно после того, как Федька на трон сядет, а Борька помрет. Жена его в монастырь поедет, да не доедет, перехватим ее по дороге. А там… Лучше, конечно, Аксинью прибить, она куда как слабее, глупее, да и вообще умом может тронуться.

– Ребенка она и без ума выносит, понадобится – к кровати привяжем. А вот Устинья не по нраву мне, слишком уж умна и хитра.

– На тебя похожа, Любушка.

Любава в Варвару подушкой швырнула:

– Помолчи, дура!

Варвара и помолчала, только с тоской подумала, что Платон бы… Ох, Платоша, как же ты таким неосторожным оказался? Как ты себя убить дал?

Ох, горе горькое…

* * *

– Когда б увидел кто эту картину – глаза бы протирал долго да отплевывался.

Никто Божедара не слышал, оно и к лучшему было. Как поверишь в такое-то? Сидит волхва на пенечке, ревет от души, а вторая ее по голове гладит, успокаивает. Лучше и не видеть, и не верить – спокойнее жить будешь. Волхвы – это ж сила! Опора! И сейчас вот так она расклеилась, сопли ручьем, слезы, что дождик весенний, не останавливаются, льют и льют…

– Ничего, Добрянушка, прошло все, не вернется уж…

– Да… а когда еще кого наймут?

И то сказать, перепугалась Добряна. Не воин она, волхва мирная, лечить да новую жизнь выращивать – вот дело ее, а как быть, когда убивать тебя идут? И ведь когда б не Божедар, когда б не Агафья с предупреждением ее, не Велигнев… достигли б они цели своей.

И пришли бы, и подожгли, и убили бы, и к этому времени от рощи Живы-матушки уж и пеньков бы горелых не осталось.

Добряна-то умом понимала, что опасность быть может, оттого и не ворчала, и не возмущалась, а все ж не по норову ей происходящее было.

А когда она поняла, что вот что могло быть, когда смерть рядом промелькнула, крылом мазнула по сердцу… Да не боялась она смерти, другое страшно было: что рощу сожгут, что волхвы новой не будет, что Живу-матушку подведет она! Вот это и страшно!

Не своя смерть, ты-то умер – и все уже, и ты в Ирии Светлом, а вот когда погибают те, кто тебе доверился, когда дело жизни твоей прахом идет, когда…

– Наймут, конечно, цела еще голова у гадины, мы хоть хвост и отсекли, да зубы целы.

Добряну еще больше затрясло, невольно руки в кулаки сжались:

– Убила бы!!!

– Убила б ты, как же…

И снова – когда все понимают все, а вслух говорить – чего уж? Не просто так Любава в палатах царских сидела, много она себе сторонников нашла, много у нее планов хитрых и подлых. Покамест все выявится – время надобно, а в это время и себя бы еще как сберечь?

– Что делать-то, Агафья?

– Чего ты глупость спрашиваешь? Сама не знаешь, что ли? Вон у меня какая смена растет хорошая, а у тебя кто? Ты учишь кого или просто сидишь в роще своей, ни о чем, кроме березок, не думая?

Поняла Добряна, улыбнулась. Раньше за такие слова она бы ругаться стала, крик подняла, а сейчас… И верно ведь! Давно пора ей ученицу взять, а то и не одну!

– Хорошо же, возьму себе ученицу, буду смену готовить.

– Трех учениц возьми, так оно вернее будет.

– Почему трех-то?

– А ты посмотри, какие парни вокруг. Наверняка хоть одна да замуж выйдет, а то и две…

Добряна рассмеялась невольно.

– И то верно. Даже ежели одна замуж выйдет, а вторая в роще сидеть не захочет, хоть одна-то да справится. А нет, так и еще учениц найдем! Надобно уж смену себе готовить, нечего тянуть!

Хоть и есть еще у Добряны лет тридцать-сорок, а то и поболее, ну так что же?

– То-то и оно. Напиши Беркутовым, еще кому из родни своей напиши, ежели есть у них девчонки на погляд, пусть приезжают, привозят их сюда. Будем смену растить, будем учить да воспитывать, мало нас, сама видишь, беда пришла стоглавая, а рук у нас куда как меньше оказалось.

Добряна кивнула решительно, слезы вытерла, с пенька поднялась.

– Сделаю, Агафья. И… прости меня, когда глупости говорила. Не со зла я, не понимала многого, не видела, не задумывалась. А тебе-то куда как труднее пришлось.

Улыбнулась в ответ Агафья Пантелеевна. И то верно, среди людей завсегда сложнее, нежели среди берез. Березы-то спокойные, где посадишь, там и расти будут, а с людьми… ох, не получится так с людьми! Куда им до березок-то!

– И ты меня прости, когда я тебя обижала в чем. И река надобна, и озеро, а что договориться нам трудно, так ведь характеры. Две старухи склочные… ты-то не знаю, а я точно.

Рассмеялись женщины.

И то верно, одна на месте не сидела, сил не копила, крутилась среди людей помаленьку, вот и видела много, и знала. Вторая же о роще заботилась, силы умножала, растила да копила,