Академия Шекли (сборник) - Квалья Роберто Страница 53

Старик Липунов был доктором наук и доживал по инерции в научном институте. Одновременно он служил в загадочной конторе, настоящего названия и цели которой он не знал, кем-то вроде курьера и одновременно швейцара. Курьерские обязанности позволяли ему время от времени забегать в пустующее здание института, да и стариковские учёные советы шли реже и реже. Физика низких температур подмёрзла, движение научных молекул замедлилось, и даже адсорбционный насос, проданный кем-то из руководства, неудивительным образом исчез из лаборатории Липунова.

Жидким азотом растворились научные склоки и научные темы, жидкое время утекло сквозь пальцы.

– Благодаря бульварным романам гражданин нового времени смутно знает о существовании Второго начала термодинамики, из-за порядкового числительного подозревает о наличии Первого, но о Третьем не узнает никогда, – губы заведующего лабораторией шевелились не в такт звука. Шутник заведующий был ровесником Липунова, но в отличие от него был абсолютно лыс.

Он пересказывал Липунову невежественные ответы студентов и теорию Жидкого Времени, снова вошедшую в моду. Время, согласно ей, текло, как вязкая жидкость, и вполне описывалось уравнением Навье-Стокса…

Навьестокс… Кокс, кс-кис-кс. Крекс-пекс-фэкс… Звуки эти, попав в голову Липунова, стукались друг о друга внутри неё. «Мой мозг высох», – думал Липунов, слушая рассказ о том, что Больцман повесился бы второй раз, оттого что его температурные флуктуации забыты окончательно.

Но он кивал суетливому лысому начальнику сочувственно, будто и правда следил за разговором. Они, кстати, представляли комичную пару.

Липунов ещё числился в списках, на сберегательную книжку ему регулярно приходили редкие и жухлые, как листья поздней осенью, денежные переводы из бухгалтерии.

Иногда даже к нему приходили студенты – было известно, что он подписывал практикантские книжки стремительно, не читая.

Это всё была инерция стремительно раскрученной жизни шестидесятых.

Нет, и сейчас он приходил на семинары и даже был членом учёного совета.

Перед Новым годом, на последнем заседании, он чуть было не завалил чужого аспиранта. Аспирант защищался по модной теории Жидкого Времени.

Суть состояла в том, что время не только описывалось в терминах гидродинамики, но уже были сделаны попытки выделить его материальную субстанцию. Сытые физики по всему миру строили накопители. В Стэнфорде уже выделили пять наносекунд Жидкого Времени, которые, впрочем, тут же испарились, а капля жидкого времени из европейской ловушки протекла по желобку рекуператора полсантиметра, прежде чем исчезнуть.

Про рекуператоры и спросил Липунов аспиранта, установки по обратному превращению жидкости во время ещё были мало изучены, исполняли лишь служебную функцию.

Аспирант что-то жалобно поблеял о том, как совместится временная капля с прежним четырёхвектором пространства времени.

Но Липунов уже не слушал. Незачем это было всё, незачем. Судьба аспиранта понятна: чемодан – вокзал – Лос-Аламос. Что его останавливать? Не его это, Липунова, проблемы.

Но уже вмешался другой старикан, и его крики: «При чём тут релятивизм?!» – внесли ещё больше сумятицы в речи диссертанта.

Впрочем, белых шаров оказалось всё равно больше, как и следовало ожидать.

Мысль о рекуператорах как ускорителях времени ещё несколько раз возвращалась к Липунову.

Последний пришёлся как раз на предновогоднюю поездку на другую службу. Это была оборотная сторона жизни Липунова – поскольку он, как Джекил и Хайд, должен был существовать в двух ипостасях даже в праздники. Вернее, особенно в праздники.

Если в лаборатории два-три старика, выползая из своих окраинных нор, быстро съедали крохотный торт, больше похожий на большую конфету, то в другой жизни Липунов был обязан участвовать в большом празднике. Именно участие было его служебной обязанностью.

Дело в том, что согласно привычкам своей второй жизни Липунов был благообразен и невозмутим – настоящий английский дворецкий. Вернее, русский дворецкий. Он до глаз зарос серебряной бородой.

Мало кто знал, что Липунов отпустил бороду ещё молодым кандидатом, когда обморозился в горах. Молодой Липунов двое суток умирал на горном склоне, и с тех пор кожа на его лице утратила чувствительность, превратилась в сухой пергамент, и всякий, кто всмотрелся бы в него внимательнее, ощутил бы холод отчаяния и усталости.

Но всматриваться было некому. Сын его несколько лет назад пропал: просто ушёл на городской праздник и исчез. Так бывает в большом безжалостном городе – и это для Липунова было лучше, чем перспектива ехать в какое-нибудь холодное помещение, под яркий свет медицинских ламп.

Дочь давно уехала в Америку с однокурсником – молодым учёным. Жидкое Время отняло у него дочь, на волнах всё того же Жидкого Времени, взмахивая грантами на прощание, уплыли у него зять с дочерью. С женой они разошлись в начале девяностых, когда ей надоело мёрзнуть в очередях. Жены не было, и трагически пропал сын: пятнадцатилетний мальчик вышел прогуляться на День города и исчез. Итак, родных не было, а седая борода лопатой определённо была.

Борода была лучше фамилии, потому что иметь в России фамилию «Липунов» – всё равно что быть Пожарским.

Борода Липунова пользовалась неизменным спросом под каждый Новый год. Высокий старик Липунов был идеальным Дедом Морозом.

Итак, он ехал в троллейбусе в скорбном предвкушении новогодних обязанностей. Схема рекуператора снова встала у него перед глазами, он задумался о радиусе искажения временно€го поля. Всё выходило как в шутках юмористов времён его молодости – тех юмористов, которые предлагали убыстрить время на профсоюзных собраниях и замедлить его потом для созидательной деятельности.

В отличие от эстрадного юмора, Жидкое Время должно было пульсировать в рабочем объёме рекуператора, а потом распыляться вовне. Туда-сюда – на манер того рекуператора, что прокачивал электрическую кровь в метре над ним – на крыше троллейбуса. В принципе, нужно было только переохладить объём…

Но в этот момент сзади подошла старуха-кондукторша и постучалась ему в спину, как в дверь. Липунов обернулся – и старуха признала в нём неимущего пенсионера.

Липунов улыбнулся ей, быть может, своей сверстнице, присел, но миг был упущен. Воображаемая капля перестала распадаться в его схеме, и рекуператор растворился, как пар от дыхания в морозном воздухе.

На следующей остановке в троллейбус вошла Снегурочка в коротеньком синем полушубке. Она махнула радужной купюрой и, не спросив сдачи, сунула её кондукторше. Отвернувшись к заиндевевшему стеклу, она нарисовала ногтём сердце, затем какой-то иероглиф и, наконец, три шестёрки рядом.

– Тьфу, пропасть. Что и говорить о научном знании, – Липунов вытащил газету и уткнулся в неё.

Пошло два часа, и его сорная, сёрная, палёная, как водка, неистребимая контора невнятного назначения нарядила Липунова в прокатную шубу. Хлопая обшлагами, Липунов невозмутимо доставал из мешка подарки вашим и нашим, сотрудницам и сотрудникам, пил чары с теми и с этими. Его сограждане давно привыкли к тому, что их Новый год давно и прочно замещает Рождество и стал самым популярным гражданским праздником. Новый год накатывается, как война, грохочет хлопушками, бьёт алкогольным кулаком в грудь, валит с ног желудочными средствами массового поражения.

Веселье в его конторе наматывалось на руку, как сахарная вата. Но вот уже исчезли Большие начальники, Начальники средние, поправляя галстуки, вышли из тёмных кабинетов, а за ними, чуть погодя, выскользнули Неглавные сотрудницы.

Было ещё не поздно, и Липунов позвонил в прокатную контору. Шубу, дурацкий красный колпак и палку с мешком можно было сдать обратно прямо сегодня – но теперь самому.

Он украл с праздничного стола бутылку коньяку и спрятал её в большой полосатый носок для подарков. После недолгих размышлений, решив не переодеваться, Липунов засунул своё пальто в мешок, двинулся в центр города и принялся плутать среди кривых переулков. На город навалился антициклон, холод разлился по улицам, будто жидкий гелий, поведение которого Липунов изучал последние двадцать лет.