История «Солнечного Ветра» - Александр Владиславович Михайловский Страница 48

Штурм-капитан Елизавета Дмитриевна Серегина-Волконская, великий княгиня Артанская и императрица всея Четвертой Русской Галактической Империи

Когда вечером, после своих праведных трудов, мой супруг вернулся в наш дом, я сразу поняла, что он чем-то озабочен. Не то чтобы его беспокоило что-то серьёзное (тогда это проявлялось бы слишком явно), но какая-то настойчивая дума томила его душу. При этом он вел себя как обычно; однако меня в этих делах не проведешь, ведь я хорошо знаю своего очаровательного нахала. Если речь идет о судьбах целых миров, он решителен и бескомпромиссен, а вот если дело касается личной темы, он становится стеснителен, как гимназист на первом свидании.

Во время ужина он время от времени бросал на меня быстрый внимательный взгляд — и это говорило мне о том, что его дума касается именно меня. Интересно-интересно… Наверное, мой супруг все же решил взять себе ещё четырех жен — этих самых бывших наложниц… Или все же нет… потому что в их сторону он смотрел не чаще, чем это бывает обычно за ужином. Но кто знает, быть может, он просто не желает заранее показывать направление своего интереса? В нашем имперском Корпусе Дальней Разведки его коллеги-офицеры ведут себя точно так же: никогда не догадаешься заранее, о чём этот парень сейчас думает и к чему действительно стремится.

Ну что же… Если речь действительно пойдёт о расширении нашей семьи, то я, конечно же, выскажу свои возражения. Во-первых, я, по правде говоря, совсем не готова делить супружеское ложе с кем-то ещё, а во-вторых, этим девушкам, на мой взгляд, пока рано думать о замужестве — сначала надо достичь определенного образовательного уровня и, по крайней мере, совершеннолетия… А если мой Сергей Сергеевич все же будет настаивать, то это будет значить, что ему меня мало, и ему нужны другие женщины. Да, именно так! Впрочем, что это я… У моего богоданного супруга едва хватает времени на меня одну, ведь он мечется между разными мирами как брандмейстер с пожара на пожар, и дай ему волю, ночевал бы где попало, а не в супружеской постели. Хорошо, что, по условиям задачи, поставленной ему самим Творцом Всего Сущего, он должен присутствовать в этом мире не меньше восьми часов в сутки. А к таким вещам мой очаровательный нахал относится очень серьёзно, иначе этот дом не видел бы его неделями и даже месяцами…

И вообще, не должно быть так, чтобы мы спорили по такому поводу. Наверное, я слишком плохо думаю о своём муже… Нельзя так. Никогда не позволю себе даже на мгновение превратиться в стерву. Значит, нужно дождаться, когда он заговорит со мной, и тогда все станет понятно.

И вот настала ночь. В нашей спальне горит ночник, в окно веет благословенной прохладой. Мой милый забирается под покрывало, я ныряю к нему под бочок. Да, будет разговор. Когда мой супруг настроен на любовные игры, он ведет себя не так, как сейчас. А сейчас он сосредоточен, думы его витают где-то далеко от нашей спальни. Он задумчиво поглаживает моё плечо и молчит. Ну я ничего не говорю. Нет у меня такой привычки — спрашивать мужа, о чём он думает.

Наконец он произносит:

— Лизонька, мне нужен твой совет…

Вот так новости. Он редко спрашивает моего совета… Даже не припомню, когда это было последний раз, и было ли вообще. Обычно подразумевается, что он принимает решения, а я соглашаюсь — потому что мы одно целое, только он мужчина, то есть глава семьи. А уж в том, что разговор будет касаться нашей семьи, нет никаких сомнений. Иначе он не стал бы затевать его в спальне. Неужели мои догадки были верны? Ну, значит, сейчас я ясно и доходчиво изложу все свои соображения по этому поводу, и моя женская ревность в них просто никаким образом не будет фигурировать…

— Я слушаю тебя, дорогой… — промурлыкала я и поцеловала его в шею.

Он вздохнул и сказал:

— Сядь рядом, я хочу видеть твои глаза…

Мы частенько вели разговоры в спальне именно в такой позиции: он лежит, а я сижу под боком, положив руку ему на грудь. Я люблю наблюдать за его лицом. Приглушенный розовый смягчает его черты, делает их почти юными. И в этот момент между нами возникает особая интимность, когда мы можем обсуждать что угодно. И всегда понимаем друг друга. Произойдет ли так и на этот раз?

Когда мы оказались лицом к лицу, он накрыл мою ладонь своей и сказал:

— Лизонька, мне и правда очень нужен твой совет. Вот, казалось бы, решения приходят ко мне сами, всегда правильные и неоспоримые, но вот сейчас я в некоторых раздумьях… — Он поднял глаза куда-то вверх; я же молчала, не торопила его, запретив себе строить догадки.

— Дело в том, дорогая, — произнёс он, наконец, — что нам нужно, как бы это сказать, слияние с этим миром. Видишь ли, нас тут воспринимают пусть и как спасителей, но все же как неких высших существ. Обитательницы этого мира не считаю себя равными нам — для них это немыслимо, они просто не способны осознать, что такое равенство. Мы для них — как тот самый пресловутый «белый человек», который по доброте душевной заботится о неразвитых дикарях, в то же время и мысли не допуская, чтобы как-то породниться с ними, поставить их на одну ступень с собой. Да, они принимают нашу заботу с благодарностью, отвечая глубокой преданностью. Но это не может преодолеть пропасть между нами и ими — пропасть, которая существует только у них в голове, но тем не менее является серьёзным препятствием к их, так сказать, освобождению ума, или полноценной интеграции. И даже если наши люди будут брать их в жены, пропасть все равно останется, потому что такие браки будут восприниматься ими так, будто к ним снизошли. Для них это, правда, будет называться «великой милостью» или вроде того, но суть от этого не меняется. Даже остроухие и эйджел, при всех своих отличиях от обычных людей, влились в наше общество и проще, и естественней, чем местный контингент.

Мне так и хотелось спросить: «К чему ты клонишь, Серегин?», но я воздерживалась. Одно стало мне понятно: если бы он хотел поговорить о своей женитьбе на наложницах, то такое долгое предисловие не понадобилось бы. Поэтому я была очень заинтригована, уже предчувствуя, что супруг меня очень сильно удивит, когда дойдет до сути своего монолога.

А он тем временем продолжал:

— Точно так воспринималась бы ими моя