Опасные видения - Коллектив авторов Страница 101

прошла чуть-чуть в стороне от моего комплекса. Но, бросив взгляд на дымящиеся разрушения и большое сплошное ничто там, где только что была качественная пластиковая покрышка, я не мог не порадоваться, что война, вне всяких сомнений, снова ИДЕТ. А за мясного балбеса даже слезы лить пытаться не стал, и ничто не могло вызвать дождь в моем сердце, пока я бежал в Военный Зал жать кнопки запуска.

Побег

Дэвид Р. Банч

В своей комнатушке, с кроватью под красным покрывалом и двумя окнами с серыми шторами, я видел Башню – не в рассвете памяти, ведь я никогда там не был, а в лунном сиянии воображения. И в воображении она великолепна, пусть и всего четыре фута в высоту: свет луны падает на танк, что держит мои цепи, а платформа соблазнительна, пуста. На улице стоит высокий силуэт, пышущий здоровьем, и прямой в лунном сиянии воображения (хоть я и на добрых пять дюймов ниже приличного роста), потом поворачивается и широким шагом, с высокой скоростью топает к цели, а цепи легко едут на двух колесных перевозчиках, бесшумных и не путающихся под ногами. В торжестве лунных лучей мы поднимаемся на самую верхушку Башни и легко усаживаемся на платформе над металлическим танком. Цепи бесшумно спадают с колесных перевозчиков, сползают в щели-отверстия танка, затягивая за собой наши ноги, – и вот мы сидим победоносно в тишине, взвешивая в мыслях свое достижение. Не стыдясь малости победы – ни в коем случае не стыдясь, – мы принимаем радостные похвалы, которые берегли – берегли долго и терпеливо – для этого часа свершения. Надув два маленьких воздушных шарика – красный и почти невозможно ярко-зеленый – и привязав к каждому запястью, мы сидим радостные и торжествующие в лунном свете, с цепями внутри танка, с головой в звездах, на Башне лишь четырех футов в высоту… Вот тебе и все лунное сияние.

Утра зияют, выходит настоящее солнце, жестокое и яркое, чтобы увеличить наши цепи. Уходит и лунное сияние, и воображение. Остается только инстинкт – чистый инстинкт и бой – встретиться с ними там, где они скалятся. Конечно, нам снились слоны, большие бурые слоны с золотыми дворцами на спинах, и каждое утро мы во дворце, победоносно странствуем, шагаем величественными слоновьими шагами к своему танку и соскакиваем на платформу так быстро, что никто не увидит наших цепей. Звон, соскальзывание, тихий перезвяк – и цепей нет, опустились в танк, скрылись от всего мира, кроме нас, а мы сидим высоко на платформе, четырехфутовой, надуваем воздушные шарики и каменно глядим на толпу. И толпа ропщет, разгневанная, разочарованная, отчего-то приниженная и, наконец, отказывающаяся верить, что их жертва действительно освободилась от цепей. Я их так и вижу – качают своими плешивыми, и маслянистыми, и лысыми, и кудрявыми, и бритыми наголо серыми старыми головами в мелких тревожных кружках, выстукивают из себя свой стыд и постыдную потребность, хотят как-то знать, отчаянно нуждаются в знании, что, хоть цепей и не видно, они все еще на месте. Обязаны быть! О да, толпа окружит танк; будет всматриваться, и топотать, и в детской злости пинать моего слона, и ненавидеть меня, такого веселого с праздничными шарами, что играют на ярком вишнево-яблочном ветру в наполненным цветами радостный и славный весенний день. И кто-то из них, кто-то отчаянный, умный, злобный из них вдруг подумает в жалкий низменный момент: «Да они в танке! Наверняка. Он опустил цепи в отверстия!» И тогда дойдет до всех, найдет, как большая волна на пляж, накроет их и обволочет приятной влажной мыслью: «Он снова в плену! Они в танке. Наверняка! Он опустил их в отверстия!»

Что ж!.. тогда уже минутное дело принести рентгены, снимать со всех сторон и под всеми углами, подтверждать то, что нужно подтвердить. Потом они врежутся внутрь большими ацетиленовыми горелками, а другие будут на противоположной стороне от жара – с маленькими открывалками, трудиться, царапаться, так уж отчаянна их потребность докопаться по сути, разоблачить меня и подтвердить, что я все еще в цепях. Ацетиленовые горелки прорвутся, открывалки – нет. Но итог один. Они затянут мои цепи через дно танка, через отверстия, прорезанные горелками, и заодно затянут мои ноги, насколько это разумно. И я знаю, что тогда буду представлять собой жалкое зрелище: лихо и бодро хлещут на ветру праздничные шарики – зеленые и красные всполохи в яблочно-вишнево-цветочном воздухе, – мои ножные цепи, ступни и ноги описывают в воздухе мелкие ненужные дуги, болтаясь двумя маятниками из танковых отверстий, и я – застывший между радостью и самым обычным стыдом, угрюмый, и обнаженный, и решительный… Вот тебе и все слоны. Да и все Башни с танками, если на то пошло. Но не думайте, что мы побеждены. Повержены? О нет! Есть еще у меня туз в рукаве; еще есть туз как раз для такого случая.

Он называется небесное яйцо и взбивание воздуха. Вот что мы делаем: помещаем структуру вроде яйца, с гладкими коричневыми стенками и мелкими пятнышками-окнами, прямо в небо, высоко в синеву, высоко-высоко, почти невозможно высоко, насколько мы можем подняться в мыслях – в любых мыслях. Потом выбираем задачу для самой низменной своей частички – а у всех есть как минимум две части, что, думаю, почти везде неоспоримо известно, – и сажаем на каменную кучу ее работы. Моя частичка с ножными цепями, та частичка, что жаждет взойти на маленькую Башню ради небольшой победы и сокрытия цепей, но не может, – ее я в последнее время отправляю на работу под названием «закатывание воздуха» либо на работу, почти равную «закатыванию воздуха», – под названием «раскатывание воздуха». И то и другое почти не требует ни физических усилий, ни особых мысленных усилий либо здоровья, и то и другое может занять частичку на очень, очень долгое время. И порой в размышлениях я теряюсь, не понимая, почему подобная работа – или родственная – не должна быть задачей и всех людей на целую жизнь.

Чтобы закатывать воздух, я сначала мысленно делю весь воздух в отдельном блоке на аккуратные единообразные полосы, где каждая такой ширины и толщины, из каких, по моему представлению, получился рулон, лучше всего подходящий общей воздухозакатывательной миссии на день. И это «полосование» воздуха, как я его называю, обязательно дает почти (или просто) бесконечное число вариаций ширины и толщины полос. Я могу делать одинаковыми каждую вторую полосу, каждую третью, попарно, все разные, все одинаковые, а потом чередовать каждые