Золото Стеньки - Игорь Черемис Страница 8

— Сын! — проревел Алексей Михайлович на всю Ивановскую. — Сын! Иди сюда!! О чем мне талдычит этот книжник? Это правда?!

Разумеется, я подбежал, склонился в поклоне и, не поднимая головы, пробормотал:

— Не могу знать, государь, — я по-прежнему стоял, уставившись в пол. — Я же не слышал, что именно он говорил.

Царь внезапно сделал пару шагов вперед, отбросил свой посох, который с глухим стуком грохнулся на пол — и был тут же подхвачен Ерёмкой, — схватил меня за плечи и с силой притянул к себе.

— Алёшка! Отвечай, когда родитель тебя спрашивает!!

В таком положении особенно не повозмущаешься — Алексей Михайлович совсем не походил на царя Тишайшего, в его руках была серьезная сила, а на поясе висел длинный кинжал, который в любой момент мог быть пущен в дело. Впрочем, он, наверное, и без оружия справился бы с моим нынешним тщедушным телом, которое пока набирало мышечную массу, да и вообще — «чем тебя породил, тем и убью», как говорил один литературный герой, живший, кстати, не так и давно.

— Государь… батюшка… если речь о Симеоне и видении на могиле матушки, то я всё расскажу, только поставь меня…

Царь вдруг послушался. Оставил мои плечи в покое, отступил на шаг и чуть вытянул шею, чтобы впиться в меня своими черными глазами.

— Говори! — приказал он.

— Да, государь… только… Ерёмка! — крикнул я. — Отдай государю посох — и вон отсюда! Дверь в покои прикрой и стой с другой стороны. Если Иваны придут, пусть тоже помогают. Никого сюда не пущать!

Царь одобрительно качнул головой и немного расслабился. Он даже с видимым удовольствием принял у испуганного мальчишки свой посох и проводил того взглядом — впрочем, возможно, он просто не доверял слуге и хотел лично убедиться, что дверь будет закрыта плотно. Но меня и это не устроило.

Покои царевича состояли из нескольких комнат. Небольшие сени, в которые можно было попасть с внешнего яруса — через эти двери и ворвался ко мне царь, — вели в помещение вроде прихожей, где можно было снять верхнюю одежду и даже поесть. Тут имелся стол, были лавки и стояла кадка с водой. Именно тут я и ждал прихода отца своего Алексея.

А дальше была целая анфилада из трех комнат; царевич спал в дальней, в следующей обычно ночевал Ерёмка и там же хранились запасы царевичевых платьев. А самая ближняя к прихожей выполняла функцию рабочего кабинета. Тут имелся стол, подобие библиотеки, запас бумаги и чернил с перьями, хранились какие-то записи, сделанные Алексеем во время различных диспутов и заседаний Боярской думы. Оружие лежало тут же — вполне боевое, от сабли и изогнутого степного лука с запасом стрел до небольшой пищали малого калибра, которая могла бы заменить собой пушчонку моего времени. В общем, помесь арсенала и рабочего места.

Я прикрыл дверь в сени, а потом пригласил царя пройти дальше, в этот самый арсенал. Он недовольно покрутил головой, но повиновался.

— Что-то ты тянешь, сын… — недовольно сказал он. — Говорить не хочешь?

Я пропустил его вперед, закрыл и эту дверь, а потом повернул в ней массивный ключ, который небрежно бросил на стол, прямо на пачку бумаг.

— Нет, батюшка, всего лишь опасаюсь, что слова мои не в те уши попадут, для которых предназначены, — ответил я. — Но здесь, надеюсь, меня никто не услышит, кроме тебя.

— Такая серьезная тайна тебе досталась?

Я кивнул.

— Садись, государь, — предложил я, показывая на единственный во всех покоях стул, похожий на трон.

Возможно, когда-то этот стул принадлежал самому Алексею Михайловичу — в царском дворце ничего не выбрасывали, а передавали по старшинству. Он снова покрутил головой, но повиновался и привычно, обыденно, сел, откинувшись на неудобную прямую спинку и вытянув ноги.

Я присел на краешек стоявшей рядом лавки и тихо сказал:

— Государь, видение мне было о будущем…

Он с недоумением посмотрел на меня, а потом рассмеялся.

— Алексей! Переходи к делу, иначе этот посох я использую по назначению. Про видение мне Симеон сказал.

— Я и не сомневался, — я чуть склонил голову, но тут же снова посмотрел царю в глаза. — Так вот. Я видел будущее, и это будущее мне не понравилось. В нем нет меня.

* * *

Я видел, что Алексей Михайлович хотел что-то спросить, но не стал этого делать, а просто уставился на меня, ожидая продолжения. Я же намеренно держал паузу — не мхатовскую, конечно, но близкую к ней. Наконец царь не выдержал, вскочил со стула и навис надо мной.

— Н-ну? — пророкотал он.

— Да это всё, государь.

Он устало плюхнулся обратно на стул.

— Рассказывай — и как можно подробнее.

— Это сложно передать словами, — осторожно начал я. — Я был в Вознесенском соборе, у могилы матушки, молился…

— Что за молитва? — буркнул царь.

— Поминальная, — пояснил я. — «Упокой, Господи, душу рабы Твоей Марии Ильиничны и рабы Твоей Евдокии Алексеевны…». За сестру я тоже молился, пусть она не там лежит.

— Ясно… дальше, — бросил он.

— Молился, значит, а потом словно вспышка в голове, как трут разом вспыхивает, — эту аналогию я искал, наверное, минут пятнадцать. — И всё стало понятно. Матушка скоро призовет нас.

— Нас?

— Сначала Симеона, а потом и меня, — ответил я.

— И Симеона? — лицо царя чуть потемнело.

Его тревогу я понимал хорошо. Из десяти живых детей Алексея Михайловича было шесть девочек. Старшие сестры Алексея — уже взрослые девки, Евдокии не так давно исполнилось девятнадцать лет, а Марфе в этом году должно было стукнуть семнадцать. В других условиях их бы уже выдали замуж, вот только Россия сейчас находилась в настоящем кольце врагов, и равных партий царевнам найти было невозможно; насколько я помнил, они так и остались старыми девами, хотя и прожили долгую жизнь — обе скончались уже во время правления Петра.

Были ещё четыре младшие сестры — одиннадцатилетняя Софья, Екатерина десяти лет, Мария, которой в январе исполнилось девять, и семилетняя Феодосия. До своей смерти Алексей Михайлович так и не успел озаботиться их браками, Милославские не имели возможности что-то решать за царя, а Нарышкинам эта проблема оказалась не близка. Самая интересная жизнь ожидала Софью, которая несколько лет фактически правила страной, пока не проиграла борьбу Петру. Остальные дочери Тишайшего царя как-то лавировали между разными партиями и сумели сохранить жизнь и не оказаться в монастыре. Только Мария уже в преклонном возрасте посидела в Шлиссельбургской крепости во время следствия по делу царевича Алексея, но Петр так и не придумал, в чем её