Таможня дает добро - Борис Борисович Батыршин Страница 7

украинцы) в лодке оказалось не больше двух с половиной десятков. Роман присутствовал при допросе и переводил ответы; рулевой решил, что его тоже отпустят, заплатив за «поставку», но вместо этого его затолкали в трюм, и бандиты заспорили — сразу беженцы его придушат, или сначала покуражатся в отместку за предательство? Вмешиваться никто, разумеется, не собирался, украинцы обращались с пленниками, как со скотом, даже хуже, ведь скот хотя бы кормят, а эти ограничились тем, что спустили в трюм связку пластиковых бутылок с водой и несколько жестяных вёдер — параши, как объяснил один из бандитов. Что там творилось после суток с лишним качки, тесноты и духоты, Роману не хотелось даже думать, а тем более, проверять — хватало расползающегося их приоткрытых люков смрада немытых тел, рвоты, человеческих фекалий. Матросы, те, что объяснялись на квази-эсперанто, тоже избегали приближаться к люкам; Роман не раз замечал, что они старались не замечать творимого хохлами беспредела — и это тоже наводило на мысли. Попадись пароход хотя бы катеру береговой охраны, не говоря уж о военном судне под любым флагом — сядут все, как говорил персонаж Папанова, в известном фильме. Любой на борту, от капитана до последнего кочегара (а они здесь, конечно имеются, должен же кто-то кидать в топки уголёк?) не говоря уж об украинских бандитах — преступники, замешанные в торговле людьми. А за это полагается солидный срок по законам любой страны.

Третью лодку встретили наутро следующего дня — такой же рыбацкий баркас, на Роман бежал из Латакии. И на этот раз обошлось без эксцессов — пассажиры, по большей части, жители Идлиба, бегущие от воцарившегося в провинции кровавого хаоса, решили, что подобравший их пароход принадлежит одной из тех благотворительных организаций, что ищут и подбирают по всему Средиземному морю лодки с беженцами, и препровождают их в европейские порты. Свою ошибку они поняли, только оказавшись в трюме, когда протестовать было поздно. Матросы привычно окатили доски палубы из шлангов, смывая грязь, и пароход повернул на запад, чтобы, миновав траверз турецкой Антальи и оставив по правому борту Родос, углубиться в лабиринт проливов, разделяющих острова Греческого (или, как его ещё называют, Эгейского) Архипелага. Роман же устроился на полубаке, за якорной лебёдкой, подальше от чужих глаз. Следовало, во-первых, поправить крепление пистолета — за двое суток он так впился в кожу, что терпеть это не было больше сил, — а заодно, обдумать всё, что с ним произошло.

* * *

Пока он предавался размышлениям, на палубе кое-что изменилось. Пропали куда-то украинцы — видимо, подумал с усмешкой Роман, добрались-таки до буфета и накачиваются пивом. Зато матросов прибавилось — человек десять копошилось на палубе, укладывая в бухты якорные канаты, натягивая шлюпочные чехлы, крепя рангоут и выбирая втугую снасти. Другие убирали с палубы всё, что нельзя прикрутить и принайтовить, наглухо задраивали крышки иллюминаторов и люки.

Судно готовили судно к непогоде, к шторму — это ясно было даже такому профану в морском деле, как Роман. Непонятно было, к чему такая поспешность — погода по-прежнему прекрасная, лёгкий ветерок, на небе ни облачка… Учения, как на военном корабле? Вряд ли, особенно, если вспомнить, какие сомнительные делишки они тут проворачивают…

Капитан с мостика невозмутимо наблюдал за суетой на палубе, приняв «наполеоновскую» позу, по-наполеоновски заложив ладонь за борт кителя. Рядом с ним стоял человек, которого Роман видел впервые: невысокий, коренастый и широкоплечий, с короткой, но густой седоватой бородой, он напоминал писателя Хемингуэя. И даже рыбацкий, широкогорлый, грубой вязки свитер выглядывал из-под складок бушлата. Занятный персонаж, подумал Роман, интересно, кто это может быть? На ещё одного члена украинской шайки не похож — скорее, кто-то из команды, например, штурман?..

Матросы тем временем закончили свои дела и один за другим убрались в низы. Капитан и «штурман» покидать мостик не собирались — они с помощью матросов обвязали себя канатами и прикрепили их к леерным стойкам. Вслед за ними то же самое сделали двое рулевых, стоящие возле огромного, в рост человека, сдвоенного штурвального колеса — похоже, подумал Роман, о механизации здесь имеют весьма отдалённое приспособление. Даже электрических лебёдок на палубе он не заметил ни одной, только механические, ручные. Ещё одна загадка вдобавок к тем, что уже имеются — не много ли их набралось?..

Пароход взвыл сиреной, из тонкой трубки, спаренной с дымовой трубой, взвилось облачко снежно-белого пара. Бушприт покатился влево, в сторону берега, нос судна нацелился на оконечность далеко выступающего в море мыса. Там, на скалистом утёсе, стояла высоченная, словно фабричная труба, окрашенная в красно белые полосы, башня маяка.

Время шло к трём пополудни, солнце светило ярко — и, тем не менее, на верхушке башни замигали вспышки. Пароход ответил им ещё одним гудком и чуть изменил курс — так, что бушприт теперь уткнулся точно в полосатую башню. Машина под палубой застучала чаще, её механическое биение ясно ощущалось сквозь подошвы кроссовок. «Прибавили ход, — понял молодой человек, — но ведь до оконечности мыса не больше двух километров, а у основания его ярится на камнях прибой? О чём думает капитан, и этот, второй, в бушлате? Пароход — не моторка, резко менять курс, он не способен, придётся описывать широкую дугу впритирку к каменной гряде…» Мелькнула мысль: пока они будут тут развлекаться рискованными маневрами — вскочить, сорвать с лееров спасательный круг и прыгнуть за борт. До берега не так уж далеко — доплывёт, если не затянет под бешено вращающийся винт и не изрубит в фарш на радость средиземноморским рыбёшкам…

Додумать он не успел. На верхушке маяка вспыхнула ослепительная звезда, подобно лучу гиперболоида из прочитанной недавно фантастической книжки писателя Алексея Толстого — вспыхнула, затопила жгучим ртутно-белым светом всё окружающее, безжалостно кольнула мозг, и сознание Романа провалилось в глухую черноту.

IV

В себя Роман пришёл от сильного толчка. Разлепил кое-как глаза — и обнаружил себя скорчившимся в позе эмбриона между световым люком и якорной лебёдкой. Пароход немилосердно швыряло из стороны в сторону, и простёганная в два слоя парусина, под которой он неведомо как оказался, не могла приглушить рёв ветра и свирепый гул волн. Почему, с какой стати на смену средиземноморской летней пасторали в одно неразличимое мгновение пришёл свирепый разгул стихий? Ответа не было, да Роман не пытался его искать — все его силы, физические, и душевные, уходили на то, чтобы удержаться, вцепившись, в какую-то гнутую железяку. Ещё удар, и ещё —