Сфера времени - Алёна Ершова Страница 42

— У тебя там вся грудь в ожогах, едва корка подсыхать начала, — отметила Фрося, вспоминая состояние ран и струпьев, которые она самолично осматривала дважды в день.

Дружинник хотел было что-то ответить, но вместо этого крикнул:

— Держись!

Рев разорвал в клочья лесную тишину. Фрося вцепилась двумя руками в гриву лошади и пригнулась к холке. Миг — и всё закрутилось. Их спокойный конь прижал уши, заржал так, что кровь застыла в теле, а после встал на дыбы, пытаясь сбросить седоков. Давид, однако, в седле удержался и не позволил упасть Фросе. Стиснув зубы, он натянул поводья в бок, утыкая морду лошади в громадный ствол дерева. А вокруг творилось что-то невообразимое. Зрение выхватывало лишь разрозненные кадры. Вот отца Никона выбило из седла, и он только волей случая не пострадал, приземлившись между двумя деревьями. Едва успела голова игумена коснуться земли, как в воздухе мелькнули копыта другой лошади. Будь священник менее ловким или менее везучим, лежать бы ему в этом лесу с размозжённым черепом, а так увернулся, перекатился по земле, вскочил и успел поймать под узды чужого коня. Его мерин умчался в лес. Вот молодой боярин Жирослав, словно тростинку, выкидывает Ретку из седла. Та падает в кусты и затихает. Сам же воин хватает непонятно откуда взявшуюся рогатину и направляет медведю в грудь…

Жирослав не столько держал поводья, сколько обнимал Ретку. И словно к чаше с пряным мёдом, припадал к её розовому ушку: то шуточку вспомнит, то побасенку. Щекочет ушко усами, вгоняет щеки персиковые в алый цвет. Хоть сейчас бери да кусай. Девочка лишь улыбается украдкой, плечико поднимает да отстраняется легонько. Первый день дружинник ещё пытался расспросить эту пташку о своей хозяйке, но натолкнулся на глухую, непробиваемую стену молчания. И отступил. Он всегда отступал, если нахрапом не выходило. И всегда в итоге добивался своего. Любопытно же узнать, отчего Давид Юрьич променял его сестру-ветрогонку на Чудо из леса. Отец орал так, что Жирослав испугался, что того удар разобьёт. Разогнал всех слуг, выпорол дурёху, что за два года не смогла к себе мужика привязать. Хотя дружинник видел: сотнику его сестра как кость поперёк горла. Даром что красивая. Но пускать такую в светлицу, что волчицу оставлять двор стеречь. Хоть к самой смерти на свидания бегать будешь, лишь бы с этой змеёй на шее не сидеть. Вот и сбежал княжич искать свою судьбу в нави. И надо же — хватило духу Яге добровольное согласие дать! Хотя Лесная баба хороша! Красой пышнотелой прикинулась, голову всем задурила. Но он-то видел, какая она из леса вышла. Если б не перекрестился, так бы и ходил заикой до конца дней. Интересно, чего ждать от твари в Муроме? Уж не накликает ли смерть да невзгоды? И самое жуткое — церковная земля ей не страшна. Вон стояла, таинство крещения принимала, а от мира благовонного и воды святой ни ожогов, ни рубцов. Крест на груди, и тот дыру не прожёг…

От праздных мыслей его отвлек медвежий рев перед самым носом. Дальше все произошло в мгновение ока. Действуя на одних инстинктах, до конца, не отдавая себе отчёт в том, что делает, он одним толчком выкинул Ретку из седла. Даст Бог — спасётся, а ему уже явно не судьба.

Разверстая медвежья пасть оказалась совсем рядом. Его лошадь от страха захрапела, попятилась два шага назад и присела на задние ноги. Это и спасло дружинника от неминуемой смерти. Первый удар медведя обрушился на лошадь. Взгляд выхватил валяющуюся на земле рогатину: схватив её, парень что есть силы ударил шпорами коня, несчастное животное, одурманенное болью и страхом, резко взметнулось вверх. Медведь поднял лапу для нового удара. Жирослав со всего размаху вогнал рогатину в открывшуюся грудину зверя. Громадные черные когти полоснули, разрывая скулу, ухо, правое плечо. Жирослав почувствовал на губах липкую, теплую кровь. «Моя или медведя?» — возникла ничего не значащая мысль, прежде чем они втроем повалились на землю.

Медведь бился в предсмертных конвульсиях, придавленная лошадь пускала кровавую пену и скребла по земле копытами, а воин, находящийся в самой середине этого капкана, смотрел на кружащего в небе журавля.

Всё ниже и ниже опускался небесный посланник, словно размышляя, поднимет ли он тяжелую Жирославову душу или нет. Миг — птица вскрикнула и улетела. Грусть, щемящая тоска разлились по сердцу. Недостоин — так звучал приговор небес. Жирослав закрыл глаза, горячие солёные слезы, смешавшись с кровью и грязью, жгли лицо.

Вдруг вокруг него снова всё пришло в движение. Медвежья туша поднялась, а его самого куда-то потащило.

Давид отнес парня и прислонил к дереву. Тот был — краше в гроб кладут, но вроде живой. Фросина девка безмолвно ревела, саму знахарку трясло мелкой дрожью. Хорошо, лучше так, чем корка спокойствия, а потом женская истерика. Двух коней потеряли. А вот это было очень плохо. Притом лошадь Жирослава с разодранным горлом лежала тут, на дороге, а вот конь отца Никона сбежал в слепом страхе неведомо куда. Сам старец держал тряпицу у разбитой головы и хромал. Остальные были в разной степени помятости, но целые.

— Да тут медвежата! — раздался удивленный возглас одного из дружинников, и Давид пошел смотреть на причину сегодняшних бед.

Неподалеку от лесной дороги нашлись два медвежонка-сосунка. Один из них застрял в расщелине между деревьев и не мог выбраться, а второй носился вокруг брата и кричал жалобно, обижено, по-детски.

— Одного отловить и на веревку. Второго освободить и тоже на привязь. Заберём обоих в Муром, есть в городе человек, что слово знает. Приручит. А здесь они всё равно помрут. Теперь ясно, что их мамка взбеленилась. Защищала! — Князю было жалко зверей. Всё же медведь — хозяин леса, и человеку стоит с уважением ходить по его земле. А тут не услышали, не заметили. И вот результат. Давид еще раз осмотрел место сражения и покачал головой. Снова о безопасном ночлеге можно забыть. А с ними две женщины, между прочим. И не в обозе. От души пнув гнилушку, он пошел смотреть место для стоянки.

Ефросинья постепенно пришла в себя. Вообще с каким-то отдалённым интересом она отметила, что происходящее вокруг с каждым разом воспринимается спокойнее и спокойнее. Если еще год назад просто мысль о езде верхом вызвала бы у неё приступ истерики, то сейчас вид проткнутой медвежьей туши совершенно никак не трогал. А порванный в клочья дружинник наводил лишь на одну