Тверской баскак. Том Четвертый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич D.Dominus Страница 40

Вцепляюсь в него глазами, а затем прохожусь взглядом по лицам остальных.

— Три месяца⁈ — Читаю в глазах общее согласие и сурово хмурю брови. — Хорошо, но ни дня больше! Не сделаете, пеняйте на себя, пощады не будет!

Сказав, молча иду к лошадям. Прохор подводит мне коня, и я запрыгиваю в седло. Трогаю с места и вместо прощания бросаю назад еще раз.

— Три месяца, и ни дня больше!

Шмякая копытами по раскисшему снегу, лошади устало бредут вверх по склону. Впереди на вершине виднеется палисад крепости Серпухов и реющий над башней красный флаг Союза с золотым двуглавым орлом.

Дорога от Тулы была тяжелой, потому как зимник уже хорошо подтаял и на тракте жидкая каша. Третий день пути близится к закату, лошади и люди устали до предела и больше всего мечтают о ночлеге под крышей над головой. Поэтому темнеющие на фоне садящегося солнца стены острога манят ожиданием теплого очага и долгожданного отдыха.

Вот, наконец-то, мост через ров, ворота, почетный караул и встречающий капитан гарнизона Симеон Дюжев.

— Здравствовать тебе, господин консул! — Браво чеканит он, и я отвечаю на приветствие.

— И тебе здоровья, капитан!

Спрыгнув с седла, по ходу интересуюсь, как у него тут дела, выслушиваю короткий, но бравый рапорт и, не вдаваясь, устало машу рукой.

— Ну тогда веди в дом!

Засуетившись, тот шагает впереди, постоянно оборачиваясь и что-то рассказывая. Я не слушаю, устал как собака, и мне бы сейчас пожрать, выпить горячего сбитня и рухнуть в кровать.

Вот и капитанский дом — скрипит отворяясь дверь, сени пахнут свежим деревом и теплом. Прохор принимает у меня тулуп, и наконец-то я сажусь на лавку и вытягиваю гудящие ноги.

Капитанская жена суетится, накрывая нас стол. Желудок счастливо ворчит в предвкушении еды, и тут капитан хлопает себя по лбу.

— Запамятовал совсем! Тут вас, господин консул, татарин какой-то дожидается. Вчерась прибыл. На Тверь мчал, но узнав, что вы здесь будете на днях, сказал, что тута вас дождется.

Не скажу, что у меня пропал аппетит, но тревожное чувство все же заскреблось в душе.

«Кто⁈ Зачем⁈ Что за татарин⁈ От кого⁈»

Вслух же никак не реагирую, а молча хлебаю горячие наваристые щи. Показывать свою заинтересованность мне тоже не с руки. Люди не должны видеть моего волнения. Когда начальство излучает железобетонную уверенность, и народу как-то спокойней.

Закончив со щами, все же откладываю ложку. Перемешанная с любопытством тревога не дает покоя.

Подняв взгляд на сидящего напротив капитана, киваю на дверь.

— Поди покличь татарина этого!

Хозяин тут же вскочил и бросился исполнять. Вернулся он так быстро, будто тот, за кем его посылали, уже на пороге топтался. Посторонившись, он пропустил вперед человека в теплом стеганом халате.

Едва свет лампы упал на его лицо, как я не смог скрыть своего обрадованного удивления.

— Мать честная, Хорезмиец! Каким ветром тебя занесло в нашу северную глушь⁈

Фарс аль Хорезми почтительно склонил голову и дождался от меня официального разрешения пройти и сесть на лавку. Только после этого он позволил себе немного иронии.

— Этот безжалостный ветер зовется Турсланом Хаши. Он не щадит моих старых костей, страдающих от ваших морозов.

Тут и я улыбнулся.

— Каких морозов, Хорезмиец, на дворе все таит!

Правая рука Турслана Хаши и некогда мой коллега по переводческому ремеслу трагично развел руками, мол кому таит, а кого и пробирает до костей.

Посмеявшись над стонами любителя южного солнца, я кивнул Прошке.

— Прохор, принеси как нашему дорогому гостю крепкой настойки, пусть прогреется изнутри.

Прошка мигом метнулся к нашему скарбу, вытащил оттуда запечатанную бутыль и стопки. Хозяйка дома поставила на стол тарелку с пирогами, и надкусив один из них, я уже серьезно взглянул на гостя.

— Итак, что же произошло такого, что грозный темник отправил тебя мыкаться по российским снегам⁈ — Не давая ему ответить, растягиваю губы в усмешке. — Неужто Батый таки оставил сей грешный мир⁈

Вздрогнув, Хорезмиец неодобрительно посмотрел на меня, а потом скосился на хозяев дома и Прохора, мол лишние уши.

Для успокоения гостя киваю Прошке — оставьте нас, и тот, вежливо выдворив из горницы капитана с женой, вышел за ними сам и прикрыл за собой дверь.

Аль Хорезми проследил за тем, как скрипнула, закрывшись, дверь, и только потом повернулся ко мне.

— Ты, Фрязин, слишком легкомыслен, и это меня пугает!

Давненько никто не упрекал меня в легкомысленности, и я не могу сдержать улыбки.

— Дуть на воду, мой дорогой друг, тоже лишнее, здесь не Золотой Сарай и шептуны Берке не прячутся по углам.

— Ты уверен⁈ — Теперь уже язвительная усмешка скривила губы гостя. — Тогда почему же в ханском шатре так хорошо осведомлены не только о всех твоих делах, но и о словах, сказанных невзначай.

«Вот как! — Мотаю на ус. — Действительно я упускаю что-то, или наш друг попросту пытается взять меня на понт⁈»

Не показывая, что слова Хорезмийца меня задели, держу на лице прежнюю радушную маску.

— Люди любят сплетничать и разносить нелепые слухи, а кто-то делает себе имя, пересказывая их. В Сарае надо бы поменьше верить недоброжелателям моим.

— Может быть, может быть…! — Мой гость уже полностью освоился и умиротворенно сложил свои пухлые ладошки у себя на животе. — Только не нам с тобой об этом судить!

Он посидел так еще пару секунд, пялясь на меня своими узкими щелками глаз, будто сверяя мою реакцию со своими ожиданиями. Повода для размышлений я ему не дал, и он продолжил.

— Но в одном ты прав… Мудрейший ака монгольского народа и всесильный ван улуса Джучи оставил земную юдоль, а бессмертная душа его отправилась на горние вершины Великого Неба. Вечная ему…

Терпеливо переношу его бесконечное пафосное славословие и жду, когда же он доберется до сути. Услышав, наконец, слова о том, что Сартак направил своих коней в ставку Великого хана Мунке для получения ярлыка на улус Джучи, понимаю, что мой гость приближается к главному.

Аль Хорезми внезапно взял паузу, и в возникшей тишине его глаза вновь внимательно уставились на меня. Еще пара мгновений тишины, прежде чем он все-таки изрек то, зачем он приехал.

— В этой ситуации могучий нойон Турслан Хаши послал меня спросить, подтверждаешь ли ты сегодня свое прежнее предсказание?

На это я лишь мысленно усмехнулся.

«Мой друг Турслан волнуется и не может решить на кого ставить, а цена ставки ох как высока! Ошибешься и легко можешь лишиться головы!»

То, что передо мной сидит не просто рядовой гонец с письмом от Турслана, а его правая рука и бессменный советник, не может не радовать. Это значит, что и он сам, и Бурундай отнеслись к моим словам серьезно, а сейчас, когда мое предсказание о смерти Батыя сбылось, они задумались не на шутку и об остальном.

«Что будет с Сартаком? Вот что волнует сейчас монгольскую знать в Золотом Сарае, и ради ответа на этот вопрос и отправили Хорезмийца месить снег и грязь русского бездорожья». — Не опуская глаз, выдерживаю взгляд гостя, по-прежнему храня на лице полную невозмутимость. Мяч, как сказали бы в прошлой жизни, на моей стороне, и не стоит торопиться его возвращать.

«Турслан посылает своего самого верного человека, чтобы получить то, что можно было бы доверить и обычному посланию. Почему⁈ — Лихорадочно прокручиваю в голове все мелочи, складывая их в стройную систему. — Потому что во время нашей последней встречи, кроме предсказания, было еще и предложение, которое осталось без ответа».

«Вот! — С удовлетворением понимаю, что уловил ход мыслей нойона. — Он справедливо считает, что прежде, чем ответить на его вопрос, я захочу получить ответ на свой. Вот для этого он отправляет мне человека, которого я знаю и чьим словам могу доверять».

В очередной раз подивившись мудрой прозорливости старого монгола, осознаю, что пауза затянулась и вопросительный взгляд гостя все еще ждет ответа.