Сфера времени - Алёна Ершова Страница 38

«Повесть о Петре и Февронии Муромских»

Боярин Ретша, взмокший от усердия, порол конюха. Медленно, с оттяжкой, всей своей сущностью отдавшись исполнению наказания. Из прокушенной конюхом губы текла кровь. С боярина тёк пот. Солнце щедро лило свой свет. Каждый удар хлыстом отдавался для Ретши болью в правом боку и слева в груди. Это конюху, лентяю, хорошо. Лежит, на дыбе растянувшись, прохлаждается. Стонет едва. А что спина крест-накрест располосована — не беда. Водицей соленой польют, и через пару дней оклемается. В следующий раз за лошадьми следить лучше будет. Кобыла от жеребца милостного, черная, с ярко-рыжей гривой, за шесть гривен серебра купленная, на мокром бревне поскользнулась и угодила копытом в трухлявый сруб. С той поры и захромала. Теперь только прирезать. Кто виноват?

Сын-балда, что носится по городу на всех парусах, хотя ясно сказано, что лишь княжеские гонцы могут рысью да галопом коня пускать за стенами детинца? Так помосток тот был через Обь, аккурат по въезду на Княжью гору, вроде и не город. Хотя паршивец сказать мог бы, а не в тишь лошадь в денник ставить. Глядишь — выходили бы.

Или козлинобородый княжий тесть, что должен был по весне все мощеные улицы проверить да брёвна гнилые заменить? Так тому разве кто указ. Это пока Кирияна в невестах у Давида Юрьевича ходила, он, Ретша, мог со старым груздём на равных разговаривать, а сейчас?! Нет, вроде бы и не поменялось ничего, также вхож боярин в палаты княжеские, также право имеет на место своё и за столом, и на совете. Пока. Но уже мужи Муромские кидают красноречивые взгляды и губы кривят не прячась. Да и князь Владимир слова доброго не скажет, все смотрит сквозь.

И Кирияна — дура-баба! Не смогла за два года сотника приветить да приласкать, всё своими кровями кичилась.

Свезло как-то в молодости Ретше взять в плен одну из дочерей хана Атрака. Привез он красавицу — половчанку к себе на двор и оставил жить. Та ведь даже христианкой не была, а посему штраф платить баснословный[20]да супругой распускаться не пришлось. Так и нажил от законной жены сына, а от рабыни — дочь.

Теперь сидит эта дочь в светёлке да слезы льет: мол, опозорили её бедную, несчастную.

Боярин в сердцах плюнул, скрутил кнут в кольцо да сел в тени. Холопка принесла квасу холодного с ледника.

— Ой, не бережешь ты себя, батюшка! — поклонилась она. — Зной такой, а ты надрываешься!

— Цыц, ляпалка! Лучше воды из колодца чёрту этому на спину слей да сведи в тень, а меня не трожь.

Убежала девка, только пятки сверкнули, а Ретша водрузил живот меж ног, утер лоб тряпкой и сел думать, как дальше быть. Сыграли-то в шахматки, да без него. Хитро как всё оставил отец Никон, а боярин Позвизд поддержал, собака. Ишь что придумали: нет сраму в не равном браке, одна воля Божья! Вылечила князя знахарка от парши, а он за это её в жены взять обещал, вот и исполняет обет. И сваты новые к Кирияне на следующий день пришли, чтоб времени на раздумья не было.

Хитрый, скользкий змей — игумен Борисоглебского монастыря, все рассчитал. Даром что правой рукой у Юрия Владимировича[21], батюшки нынешнего князя, был. Детей его воспитал. Привык серой тенью за княжеским столом стоять да править мягко, исподволь. С ним-то как раз ясно всё. Ему девка безродная словно глина белая: лепи, что любо. Тиха, не строптива, рта своего при знатном муже открыть не посмеет. А Позвизда какая муха укусила? Он и так к князю ближе некуда. Владимир с его рук ест. Ему-то зачем игумена поддерживать? Просто Ретшу Ольговича отодвинуть? Знает же, что за ним все ряды торговые. Без его согласия ни один товар не попадет в Муром, ни одна ладья не спустится на реку. С таким дружить надо. Так и дружили же до поры до времени! Брагу с одной братины пили. Что поменялось-то, какую игру затеял сморчок плешивый?

— Едут! Едут! — раздалось за воротами. Удельный князь Давид со своей молодой женой Ефросиньей на свадебном поезде едут!

— Ну, началось! — недовольно произнес боярин и пошел переодеваться.

А что началось, он и сам до конца не понял.

* * *

Весь день так и шли: дружина — конно, Ефросинья и дети — пешком. Сотник не гнал, но и днём привал не делал. Поэтому переход дался Фросе с трудом. Ноги горели. Женщина то и дело поглядывала на малышей. Те по большей части держались. Самых маленьких отец Никон брал по очереди к себе на коня. Старшие же по дороге успели ещё и душистой земляники собрать полный туесок.

К вечеру выбрались на более-менее широкую поляну, где неподалеку журчала река.

Давид хмуро оглядел их место ночлега. Как правило, здесь они всегда останавливались днём, чтобы дать отдых коням. Но сегодня прошли вполовину меньше обычного. Пешие люди сильно замедляли ход. А так долго отсутствовать летом было нельзя. Мало ли что в Муроме случиться может пока он тут свои дела решает. Думал, дотянут до ближайшего села, там пристроят сирот и домой скорым ходом. Ан нет, отец Никон уже успел Ефросинье слово дать, что при монастыре всех оставит. Удивительное дело: иной раз из старца и не вытянешь обещания, а тут погляди, что творит. Хотя Давид привык к тому, что игумен сам себе на уме. Но как теперь быть — не ясно. На коней брать мальцов никто из дружины не станет. Телегу в деревне купить, лошадь подводную, да пусть идут своим ходом. Выделить пару воинов на охрану и сбросить эту проблему со своих плеч. И так забот полон рот. Свадьба еще эта. Отец Никон настоял на венчании. Мол, негоже княжьему сыну невенчанным браком жить. Хитрит старец. Хочет, чтоб союз нерасторжимым был. Ладно, в случае чего всегда можно жену венчанную в монастырь отправить. Он посмотрел на Ефросинью. Вспомнил слова её «Исчезну — не найдешь», а ведь и вправду такая легко обернется голубкой, и поминай как звали. Зови, не зови — улетит. Никакое венчание не сдержит. Только добрая воля.

Сотник расседлал коня, напоил, стреножил