Господин следователь 9 - Евгений Васильевич Шалашов Страница 3

Я тоже вздохнул в ответ:

— Василий, да не балабол я. Просто, очень боюсь, что ты теперь виноватым себя считаешь — мол, пуля в меня летела, да Ванька ее грудью встретил! Плюнь и забудь.

— А ты бы забыл?

— Василий, не забыл бы. Но я и другое не забыл — то, как вы с Верой мне помочь хотели, узнав, что государь на меня гневается — чуть ли не дом собирались продать.

— Ну, ты сравнил, — фыркнул исправник. — Чем я рисковал, кроме денег да своего имущества? Ничем. Даже репутацией своей не рисковал. А ты свой лоб за меня подставил.

Хотел назвать друга Васей, не получилось. Все-таки, Абрютин меня постарше. И здесь лет на четырнадцать, а там — вообще на сто с лишним. Да и по жизненному опыту тоже.

— Василий, все в этой жизни бывает. Ну, случилось и случилось, бутылочку как-нибудь разопьем, песню споем, да и все. Ты меня в гости пригласишь, Вера пирог испечет, в щечки меня расцелует — если ты не приревнуешь, конечно, а что еще? Может, и ты меня как-нибудь да спасешь, кто знает? Хотя… Лучше бы тебе меня не спасать. Нечасто такие случаи бывают, чтобы в полицейского стреляли, а уж в исправника — тем более. Порадуемся, что порох отсырел и ружье охотничьим оказалось. Скажи-ка лучше — дезертира в город отправил?

— Отправил, — кивнул Абрютин. — Смирнов с ним за конвоира. Знаешь, — невесело хохотнул исправник, — когда отправляли, полдеревни на проводы сбежалось. Бабы ревут, узелочки ему суют — бедненький ты наш, страдалец невинный, мужики, вроде бы, втихаря, бутылки на телегу засовывают, в сено прячут.

Вот это я себе хорошо представляю. Любят у нас жалеть сирых да убогих, особенно арестантов. И пофиг всем, что парень из армии дезертировал, да еще и человека подстрелил. Умолчу про то, что человек был при исполнении служебных обязанностей. Это не столь важно.

«Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой!»

А кто-нибудь задавался вопросом — а кого вы хлебом кормили? Скорее всего — насильника и убийцу, сбежавшего из Акатуя. Или у нас все каторжники изначально считаются невинными? Я, за свою небольшую практику в этом мире уже понял, что на самом-то деле на каторжные работы отправляют нечасто, а кого отправляют — те этого заслуживают. Вон, как мещанин Кошельков, что вместе с напарником убил и ограбил несколько постояльцев. А ведь в будущем и он станет считаться борцом с царизмом. Грабил и убивал он богатых, тем самым пытаясь восстановить социальную справедливость.

— Отец Опарышева со своим братом сцепились. Митрофан братцу в морду — мол, сына выдал, а Евдоким тому в ответ плюху — дескать, змею подколодную вырастил, а не сына. Из-за него на всех Опарышевых пятно легло.

— Они теперь на всю жизнь врагами станут, — заметил я.

— Станут, — согласился Абрютин. — У каждого своя правда.

Мы с Василием не стали обсуждать — чья правда правдивей. Отца, который приютил сына и не захотел выдавать полиции, или дяди, который сдал племянника властям. Как следователь, я целиком и полностью одобряю действия Ефрема, проявившего э-э… а что он такое проявил? Не то бдительность, не то высокий уровень гражданственности и законопослушания. А чисто по-человечески считаю дядюшку сволочью.

А ведь Митрофан, как я понимаю, сам был не против, чтобы сыночек ушел. Или, чтобы его вернули в армию, но стеснялся выдавать сына. Зато он теперь чистенький, а брат мерзавец и доносчик.

Спал не слишком хорошо, потому что мешало все: и ноющая рука, и зашибленная грудь, а еще жесткая лавка. Заснул лишь к утру, но за ночь с лавки ни разу не навернулся.

Выяснилось, что левая рука, хотя и побаливает, но слушается. А как бы я с одной-то рукой умывался, не говоря уже о такой сложной процедуре, как натягивание штанов? Про все остальное умолчу.

Главное, что хуже не стало, голова не болит, вставать и ходить могу. А то, что на левой части груди багровел синяк — это ерунда. Синяки имеют обыкновение сходить, пусть и не сразу.

Значит, можно ехать в славный город Череповец. Вот только, сначала позавтракаем.

— Василий, хозяин меня загубить решил? — поинтересовался я, ковыряясь в миске с запаренными отрубями, залитыми молоком.

Чем-то они напоминают мюсли, которые любила употреблять на завтрак моя бывшая девушка, а я понять не мог — чего хорошего находят люди в такой гадости? Но мюсли, хотя бы есть можно, а это?

Но исправник, перед которым стояла точно такая же миска, меня не поддержал.

— Как у нас говорят — ешь, да не блей, — сурово ответил Абрютин, деловито вылавливая из молока какую-то отрубину (как будет отрубь в единственном числе?). — Андриану я велел завтрак сготовить, чтобы раненому было полезно. Видишь, я тоже мучаюсь?

Плохо, что исправник не мой подчиненный — уволил бы надворного советника на хрен. А то, что Василий мучается, так это он сам виноват. Заказал бы на завтрак что-то съедобное — лучше всего яичницу с салом.

Ситуацию улучшило появление на столе чая и хлеба с маслом. Все-таки, это больше напоминало завтрак. Я и сам в прежние времена ограничивался бутербродом с чаем или кофе, а завтракал на третьей перемене.

Супруга старосты — пухлая немолодая матрона, поглядывая на меня с сочувствием, принялась намазывать масло на мой кусок.

— Да я бы и сам, — застеснялся я.

— Ничего-ничего, — отозвалась женщина, подсовывая мне здоровенный бутерброд. Погладив меня по спине, вздохнула: — Бедненький вы наш…

С этими словами жена старосты вышла, оставив нас вдвоем.

— Вишь, я еще и бедненький, — хмыкнул я.

— Это учительница постаралась, у которой ты с лавки падал, — усмехнулся исправник.

— А что, уже и про это знают? — обреченно спросил я.

— А ты как думаешь? Зоя Владимировна вчера весь вечер тут околачивалась, обстоятельства выясняла. Говорит — следователь, хоть и молодой, но очень душевный человек, добрый. И душу простой учительницы понимает, что очень странно. Плохо только, что на лавках спать не умеет — все время падает. Плохо будет, если помрет. Переживала и за тебя, и за своего ученика. Шуганул бы — так она тут человек авторитетный, ей здесь деток учить.

Вот так всегда. Случится какая-нибудь глупость или казус — все про то помнят. Но это не только здесь, но и в моем мире.