Археологи против пришельцев - Алексей Юрьевич Елисеев Страница 28

class="p1">И эта волна выплеснулась наружу, в жилое поселение у подножия храмового комплекса. Это уже не было тактическим захватом. Это была резня, которой я не управлял, а лишь дал старт и указал направление. Размышления мои в тот момент были холодны и остры, как скальпель: мораль? В этом мире её нет. Есть только цепи и хлысты, которые мы только что сменили на мечи. Остановить их? Сделать бунт «цивилизованным»? Нет. Кто я такой, чтобы судить и отбирать право на месть? Я, Егор Клюквин, автослесарь из другого мира, который сам только что размозжил несколько черепов и ему всё мало. Если потребуется я пройду по трупам до самой Антипирамиды.

Рабы, вооружённые и пьяные от ярости, вламывались в дома жрецов низшего ранга, писцов, слуг, торговцев — всех, кто не был рабом, кто питался их потом и кровью. Двери вылетали с петель, из домов доносились крики ужаса, мольбы, а затем — предсмертные хрипы, смешанные с влажным чавканьем металла в мясе. Я видел, как седой старик с киркой в руках снова и снова опускал её на тело нечастного писца в белых одеждах, его лицо искажалось гримасой ярости, а руки дёргались в ритме, похожем на отбойный молоток. Видел, как женщины-рабыни тащили за волосы наложниц своих бывших хозяев, избивая их камнями, их крики сливались в хор, полный долгожданной мести.

Краем глаза я выхватывал из общего безумия отдельные, отвратительные сцены, как уродливые жемчужины на нити хаоса, и каждая вызывала во мне вспышку глубокого морального удовлетворения. Люди становятся чудовищами быстрее, чем скажешь «Апоп».

Толстый, холёный торговец, пытавшийся откупиться мешочком с золотом, был загнан в угол. Один из рабов, тощий сириец, вырвал у него мешок, высыпал монеты на землю, а затем начал запихивать их торговцу в глотку, пока тот не захлебнулся, давясь собственным богатством.

«Классика, — подумал я. — Деньги — это яд. А теперь они буквально его отравили».

Двое бывших каменотёсов, братьев-нубийцев, поймали надсмотрщика, который славился своей жестокостью. Они не стали его убивать сразу. Они методично, с тем же ритмом, с каким раньше дробили породу, разбили ему суставы своими тяжёлыми деревянными молотами. Их лица оставались бесстрастными, как у конвейерных рабочих, а жертва выла, корчась в агонии. Интересно это справедливость или просто зеркало их собственной боли? Я знал ответ — это и то, и другое.

Из окна второго этажа богатого дома вышвырнули женщину в белых льняных одеждах. Она упала в толпу, которая тут же сомкнулась над ней, как вода над тонущим. Раздался короткий, пронзительный визг, и всё стихло, разве что раздался чей-то смех.

Повар из хозяйского дома, огромный, потный мужик, которого часто били за малейшую провинность, опрокинул на своего бывшего хозяина и его семью котёл с кипящим маслом. Запах горелого мяса смешался с запахом крови, а крики смешались в один сплошной вой.

Маленькая девочка, лет пяти, в чистом белом платьице, сидела на земле рядом с телом своей матери и плакала, её личико искажалось в безутешном горе, слёзы прочерчивали дорожки в пыли. Рабы пробегали мимо, не замечая её, их лица были искажены ненавистью, их единственной целью было убивать. Она была невидима в этом урагане мести. Ребёнок. Невинный? В этом мире никто не невинен. Дочь тирана растёт тираном.

Группа рабов ворвалась в небольшой храм местного божка плодородия, опрокинула статую и начала осквернять её, разбивая молотами и мочась на обломки. Их смех был похож на лай гиен, полный презрения.

Молодой писец, забившийся под стол, пытался отбиваться от нападавших своим каламом — тростниковой палочкой для письма. Они вытащили его и закололи этой же палочкой в глаз, его тело дёргалось в конвульсиях. «Вот она… Сила пера, — мрачно подумал я».

Кто-то поджёг склад сена. Сухая трава вспыхнула мгновенно. На фоне ревущего пламени метались тёмные силуэты, добивая тех, кто пытался спастись, их крики тонули в треске пожара.

Старая рабыня, чью спину покрывали шрамы, похожие на карту дорог неведомой страны, сидела на трупе своего мучителя и просто раскачивалась взад-вперёд, что-то бормоча себе под нос, её лицо было абсолютно пустым, как выжженная пустыня.

Я не препятствовал всей этой вакханалии. Да и мог ли? Холодная часть моего разума, констатировала: это необходимо. Страх и ненависть, копившиеся годами, должны были найти выход. Этот гнойник должен был прорваться, иначе он отравил бы их изнутри.

Мой вид — высокого, бородатого северного дикаря, с ног до головы в крови, сокрушающего врагов тяжёлой булавой, — поджёг их тлеющую ненависть. Фатализм и покорность сгорели в этом огне. Внезапно кто-то, чей голос сорвался на визг, закричал:

— СМЕРТЬ ЗМЕЯМ! СВОБОДА!

Крик подхватили. Он прокатился по улицам, превращаясь в громоподобный рёв боевого клича, эхом отразившись от стен пирамид.

Я был в авангарде, как таран. Десяток храмовых стражников попытались выстроить стену щитов, чтобы перегородить улицу, ведущую к пирамидам. Я врезался в них, не сбавляя шага. Удар копья скользнул по моей спине, оставив глубокую борозду, но я лишь поморщился. Моя булава свистнула, и первый щит разлетелся в щепки вместе с рукой, которая его держала. Второй удар обрушился на шлем, превратив его и то, что было под ним, в кашу.

Один из стражников, молодой парень с дрожащими от ужаса губами, выставил вперёд копьё. Я не стал его отбивать. Я просто шагнул вперёд, отбивая острие свободной левой рукой. Парень застыл в шоке, его лицо побелело. Я схватил его за горло свободной рукой, приподнял над землёй и свернул ему шею с хрустом, после чего копьё подхватил кто-то из рабов, следовавших за мной.

Двое атаковали одновременно. Я отбил удар меча булавой, а от копья уклонился, разворачиваясь на месте. Вращение придало моему следующему удару чудовищную силу. Булава наотмашь врезалась в бок копейщика с таким