Царевич Алексей: Золото Стеньки - Игорь Черемис Страница 23

— продолжать дело отцов, то есть копаться в земле. Причем нормальный надел мог быть только у одного из сыновей, а остальным — что община выделит. Выделяла, как правило, немногое. Так что если я заберу несколько сотен человек, чтобы они под руководством стрельцов занимались шагистикой и огненным боем по шведской методике, то у меня будет собственная гвардия, особенно если хватит денег на её содержание. Но это надо было много и нудно считать — мне не хотелось затевать это дело без точного понимания, чем я буду оплачивать свои игрушки.

Сами же деревеньки нагоняли тоску — те же дома уже давно потемнели и покосились, огороды частично заросли бурьяном, центральная — и часто единственная — улица была кривой и косой, потому что народ обычно строился исключительно в соответствии со своими представлениями о прекрасном. Кто-то пытался захватить побольше землицы, кто-то знал меру, но в итоге дорога через село превращалась в какой-то слалом. В Введенском меня даже укачало — это село ещё и повторяло все мельчайшие изгибы реки Хапиловки, на берегу которой оно стояло. Ну и никакого мощения — в Черкизово мы попали сразу после дождя и потом долго искали место, где можно безопасно выйти из кареты, не рискуя по уши окунуться в местную лужу.

Деньги, что дал мне царь, я собирался частично потратить на обустройство этих деревенек — привести в порядок дороги, устроить несколько мостов понадежнее. По рекам Сосенка, Хапиловка и Родна корабли не плавали, только рыбацкие лодочки, так что там я собирался ограничиться обычными мостами из бревен потолще. Ну а дороги… конечно, к моим услугам был опыт тех же древних римлян, тракты которых и сейчас могли использоваться по прямому назначению, но это было безусловно очень и очень дорого. К тому же с камнем имелись определенные проблемы, хотя что-то добывали совсем недалеко — под Переславлем и под Дмитровом. Но основные каменные рудники находились на Волге и выше — в Вологде и в Белоозере, а доставка оттуда выходила поистине золотой. Впрочем, надо сначала узнать цены, а уже потом отвергать саму возможность — хотя в приоритете у меня не сельские дороги, а Стромынка.

Ещё можно было рынок организовать, чтобы из других волостей продавцы и покупатели приезжали — такой подход сразу дает прирост наличности, особенно если не настаивать на запредельных пошлинах. Это мы с Трубецким тоже обговорили, но он взял время подумать — дело оказалось для него новым, и он хотел просчитать риски и возможную прибыль.

В этом времени уже существовало большое торжище у обители преподобного Макария, которое пока не перебралось в Нижний Новгород. Но потом товары всё равно в массе своей шли в Москву, хотя что-то оставалось и на долю Архангельска, где копились грузы для англичан и голландцев, и Смоленска, через который лежал путь в Польшу. Впрочем, сейчас этот путь был не самым основным — в Европе не так давно отгремела Тридцатилетняя война, германские княжества пытались прийти в себя, а Польша вообще с трудом вынесла войну со шведами и с Россией. Впрочем, именно через неё шли контакты с Западной Европой, хотя был и запасной путь — через шведскую Ригу и дальше по морю.

Мой удел подходил для небольшого рыночка самим расположением — между двух торных дорог, на Владимир с Нижним и на Ярославль и дальше на Архангельск, и рядом с Немецкой слободой, где могли найтись заинтересованные торговцы. Но его потенциал тоже упирался в наличие нормальных путей сообщения, то есть в деньги. Но я смотрел в будущее с определенным оптимизмом.

Ну и всегда была опция устроить коллективизацию за много лет до советской власти, хотя такие изобретения, скорее всего, не поймут ни сами крестьяне, ни бояре, ни царь, что может аукнуться нам с Трубецким серьезными неприятностями. В общем, я решил не рубить сплеча, а сперва посмотреть, можно ли обойтись чуть меньшей кровью.

По сравнению с Москвой и с моими селами Немецкая слобода была примером порядка и немецкой педантичности.

* * *

— Как тебе немцы, царевич? — весело спросил Трубецкой.

Думаю, он всё понял по моему взгляду и слегка разинутому рту. Немецкую слободу я рассматривал с восхищением, дико, прямо до боли в висках желая устроить нечто подобное в выделенном мне уделе. Широкая улица, которая носила название Главной — неофициально, конечно, до официальных названий улиц оставалась прорва времени. От неё уходили переулки — ровные, широкие, две кареты легко разъедутся. Всё вымощено камнем, который, конечно, не самый хороший материал для тротуаров, но для семнадцатого века, пожалуй, вполне передовой. И здания — те самые, что мелькали в репортажах по телевидению из центра немецких или французских городов в моем будущем, когда репортеров заносило в исторические центры, где заботливо сохранялась воссозданная старина. Всё выстроено из обтесанного камня и коричневых кирпичей — дорого и богато. Но все попавшие в обойму иностранцы деньги имели, так что их форс был оправдан. Они и флигели, которые даже в Кремле строили из дерева, делали из камня. И стекла — никакой слюды, только настоящее прозрачное стекло. И черепица на крышах.

Я даже специально сделал крюк, чтобы посмотреть на дом Анны Монс — она, конечно, ещё не родилась, но само здание стояло на месте, относительно новое, почти с иголочки. И оно нисколько не напоминало самоё себя из конца двадцатого века — позднейшие перестройки всё же давали о себе знать. Кажется, при реконструкции наши архитекторы ориентировались на то, каким был этот дом в начале XVIII века, до которого было ещё лет тридцать, а за такой срок любой хозяин пару раз ремонт да затеет. Я был уверен, что и Петр, закрутив с Анной роман, приложил руку к позднейшим перестройкам — ну или просто давал на них деньги. Быть царской любовницей во все времена считалось счастливой долей.

Людей тут много. Ходят, раскланиваются друг с другом. Одежда — та, в которую при Петре насильно переодели всю русскую знать, «платья иноземного кроя». Камзолы, короткие штаны, массивные башмаки с огромными пряжками, чулки, кружевные жабо и треуголки. Всё это даже на вид было гораздо удобнее тех одежд, которые я вынужден был напяливать каждый день. Моя душа рвалась в ближайший магазин, а честно полученные от царя копейки жгли карман, требуя потратить их на эту красоту.

Я пока держался — хотя моё