Орел и Ворон (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич Страница 23

— Пыж клади!

Вои послушно выполняют мои указания — а до крылатых гусар, под копытами огромных жеребцов которых буквально дрожит земля, остается не более полутора сотен шагов! Но мы успеваем. Все одно палить нужно только с десяти сажень — то есть трех десятков шагов.

— Фитиль пали!

Успеваем…

Все четыре ряда стрельцов нашей сотни действительно сумели изготовиться к залпу прежде, чем гусары приблизились на расстояние прямого выстрела. Но как же тяжело теперь держаться, чтобы не надавить на спусковой крючок уже после того, как прозвучала моя собственная команда «Целься»! И как же страшно смотреть на могучую рать летящих во весь опор крылатых ляхов, закованных в сверкающие на солнце панцири… Кажется, что все наконечники их необычно длинных пик нацелены именно в мою грудь! А разделяющее нас расстояние уже столь мало, что я могу различить цвет глаз вражеских гусар!

К примеру, у того рыжеватого, кто действительно направил коня в мою сторону, они имеют яркий зеленый цвет.

— Первый и второй ряд…

Я вновь замираю, считая шаги до врага и одновременно с тем читая про себя псалом «Живый в помощи». И вновь жду, заставляя и себя, и ратников мучительно томиться, пока первые поляки не поравняются с выбранной мной меткой…

— Огонь!!!

Мой рев показался мне особенно громогласным — но мгновением спустя он потонул в слитном залпе полусотни пищалей! К нему тут же присоединились залпы едва ли не всей линии стрелецких приказов — многочисленные выстрелы дружно грохнули и слева, и справа от нас. А спереди грянули картечью выставленные вперед пушки! Все пространство вокруг заволокло дымом — и, не дожидаясь, когда из него вынырнут крылатые всадники в стальной броне, я без всяких раздумий приказал:

— Третий и четвертый ряд — смена!

А спустя всего пару мгновений повторил показавшуюся уже привычной команду:

— Целься…ПАЛИ!!!

..Битву у Добрыничей рать государя Бориса Годунова уверенно выиграла: после того, как пороховой дым рассеялся над нашими рядами, мы увидели лишь спины заметно поредевших после неудачной атаки шляхтичей! И тогда Шуйский бросил поместную конницу уже вдогонку врагу… Вскоре после той памятной мне битвы, чьи картины обрывочно встают перед глазами и по сей день — как привиделась она мне только что! — я и был назначен в сотники Михаилом Устинычем, головой стрелецкого приказа. И хотя выбить оставшихся ляхов из каменного кремля Путивля нам не удалось, а Борис Годунов вскоре умер (после чего царем как раз и стал самозванец) — все же славную битву у Добрыничей я по-прежнему помню, как будто случилась она вчера!

И к слову, став сотником, от верной пищали я так не отказался, что вообще-то редкость среди стрелецких «офицеров»...

От рождения нареченный Тимофеем, появился на свет я за восемь лет до закладки новой Елецкой крепости, ставшей по царскому замыслу одной из самых мощных и вооруженных в засечной черте. Последняя же, возведенная еще при Иоанне Четвертом, постепенно сдвигается на юг, захватывая все больше степных земель — тем самым позволяя Московским государям нарезать все больше земных наделов для детей боярских и увеличивать их число.

Вот и мой отец, Егорий Орлов, происходящий из «сынов боярских», был отправлен царским указом на юг, войдя в число ратников будущей Елецкой крепости. По семейному преданию свой род мы ведем еще от дружинников князей Рязанских… Правда не старших, то есть не самых знатных и родовитых, а младших — тех, кто попроще. Быль то или небыль, я не знаю — ведь позже на границе со степью в детей боярских вовсю верстали и мещерских казаков…

Однако же, помимо тегиляя, служащего броней большинству соратников отца, батя мой имел и кольчугу с коротким рукавом и длинным подолом, и древний шелом с наносником. У других сынов боярских такой збруи не было…

Он был умелым воином — мой отец. Искусно владел луком, метко стреляя из него и с земли, и с седла, лихо рубил саблей — поговаривали, что как-то раз в рубке он рассек татарина пополам, до самого седла! К тому же весьма умелый наездник, батька мой был весьма уважаем прочими детьми боярскими и в свое время заслуженно получил десяток под начало.

Но когда мне стукнуло одиннадцать годков, сгинул отец вместе с дозорным разъездом — сгинул вместе с конем добрым, древним дедовским шеломом и кольчугой, верткой саблей-киличем и тугим составным луком… Вся збруя ратная, стоящая немалых денег, пропала в те черные дни — хотя о ней ли горевать, когда родной человек встретил погибель?! Я когда понял, что отец из степи уже не вернется, ревел белугой, как никогда в жизни!

Но разве поможешь слезами горю?

…Не просто так Елец строили одной из самых сильных крепостей засечной черты, не просто так один за одним уходили в степь разъезды служивых людей. Неприступная для степняков твердыня закрыла собой удобный брод на реке Быстрая Сосна в месте впадения в нее реки Елец. Перекрыв, таким образом, Кальмиусскую сакму — восточное ответвление страшного Муравского шляха, ведущего на Русь из Крыма… Крупных вторжений татар на нашем веку, правда, не было. Но каждое лето крымчаки и ногайцы разбойничали в окрестностях, небольшими отрядами, охотясь на зазевавшихся хлебопашцев, одиноких ратников, путешественников, держащих путь в соседние города-крепости… Они хватали полон на продажу — и стремительно уходили в степь, спасаясь от преследования детей боярских или казаков. Нередко полоняников удавалось отбить — но и нередко степняки успевали скрыться…

В таких условиях мать, оставшаяся без мужа, кормильца и защитника, бросила выделенный отцу в кормление земельный надел (к тому же не наследуемый), и с первым снегом декабря семь тысяч сто четвертого года от сотворения мира вернулась в Рязань с большим санным обозом, охрана которого была степнякам не по зубам. Однако с тех самых пор семья наша из пяти детей, среди которых был я самым старшим, жила весьма худо…

И потому спустя еще шесть годков я и сам подался в служивые люди. Благодаря добрым знакомцам, помнящим еще моего отца, приняли меня в стрелецкий приказ, снабдив от казны збруей ратной (саблей и бердышом, пищалью и порохом, да свинцом на пули), кафтаном, жалованием — и даже дали небольшой земельный надел. И уже через два года я стал выделяться среди прочих стрельцов ростом да силой мужицкой — как начал есть вдоволь и сытно, так и окреп заметно! От природы же что я, что родитель мой были весьма крепки… Начал превосходить я прочих служивых и ратной выучкой. Саблей владеть меня еще батька выучил — с семи годков клинок в руки взял, поклон земной за то родителю! Конечно, многое забылось за годы безотцовщины — но многое вспомнилось уже в стрелецком приказе. А там и бердышом рубить наловчился, и сноровисто пищаль заряжать — да довольно метко стрелять с тридцати шагов.

Сколько же воды с тех пор утекло…

Хоть и побили мы Самозванца под Добрыничами — да все одно Путивль не взяли. А уж там Годунов помер, семью его истребили, да вражине и присягнули, будь он неладен! И стал подлый вор настоящим государем, и переметнулись под его руку недавние враги: и боярин Федор Басманом, честно отразивший несколько польских штурмов в Новгороде-Северском. И даже князь наш Мстиславский, дважды с Самозванцем ратавшийся! Ну, а как признала его сыном старица Марфа — последняя супруга Иоанна Четвертого, в миру Мария Нагая — так уж вся земля Русская «Дмитрию Иоанновичу» поклонилась…

Впрочем, надо признать: начал новый государь весьма неплохо. То, что сосланных ранее бояр да дворян он в Москву вернул, или что в холопы запретил записывать наследно, то меня не особенно касалось. Однако же «царь Дмитрий» удвоил жалование служивым людям, а детям боярским и помещикам добавил земельных наделов за счет монастырских земель. Южное же порубежье государь и вовсе освободил от налогов на целых десять лет! Правда, в других местах поборы он поднял — но как только стало возмущаться местное крестьянство, тут же пошел на уступки. Невиданное дело! А чтобы недостачу в казну царскую перекрыть, «Дмитрий Иоаннович» обложил ясаком татар сибирских и остяков.