Нахаловка 2 (СИ) - lanpirot Страница 22

— Ч-ч-чего н-а-атворил? — заикаясь и растягивая гласные, проблеял побледневший Бочкин. Он прокручивал в голове варианты, пытаясь мучительно вспомнить, чего такого мог учудить. Но в голове, кроме пульсирующей похмельной боли, была темная и абсолютная пустота. Этот период времени словно корова языком слизала. — Н-ничего н-не помню, Ф-ф-филимон Митроф-ф-фанович…

— Ну, что я могу сказать, ты сам себе враг, Кирюха! Попал ты, как кура во щи! Хулиганка тебе ко всему прочему корячится! Нарушение общественного порядка! Членовредительство и порча, как частного, так и государственного имущества! — припечатал и без того бледного Бочкина участковый. Статья двадцать точка один Кодекса РэФэ…

— Да че я такого сделал-то? — Не выдержав потока обвинений, Кирьян подорвался с жесткой деревянной лавки и уцепился пальцами за металлическую решетку небольшого обезьянника, устроенного в опорном пункте полиции, пытаясь просунуть рожу между прутьев. — Кому я там члены повредил? И какое имущество испортил? Ты скажи, я все поправлю!

— Статья двадцать точка один, Бочкин, как раз фиксирует случаи нарушения общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью в общественных местах, оскорбительным приставанием к гражданам, а равно уничтожением или повреждением чужого имущества.

— А поконкретнее, Филимон Митрофанович? — едва не плача, проскулил водила грузовичка, словно побитый пес.

— Будет тебе и ванна, и кофэ, будет и какава с чаем! — вкрутил к месту всем известную цитату участковый. — Значица, фулюган, слухай сюды… Ну, и пальцы загибай: в три часа после полуночи ты, в изрядном подпитии, что само по себе — статья, потащился за порцией бухла к старухе Ведерниковой. Но нормально зайти к ней во двор ты не захотел — полез со стороны огорода, через забор. Вследствие чего снес к чертям весь этот забор. На шум из дома выскочил её племянник, с которым вы устроили небольшую потасовку, разбудив в округе всех соседей. Телесные повреждения у этого бедолаги, как говорится, на лице! Ты, это — загибай пальцы-то…

— Не помню ничего… — промычал в очередной раз Бочкин.

— Невменяемость от ответственности не освобождает! — сурово припечатал задержанного хулигана участковый. — Если, конечно, справкой от психиатра не подтверждена. У тебя есть такая справка, Кирюха? — Ехидно прищурился Сильнягин.

— Не-а, — мотнул головой Бочкин, сморшившись от болезненного прострела.

— Ну, тогда, не обессудь, — пожал плечами участковый, — придется отвечать по всей строгости закона.

— Это все?

— Э, нет, родной, — покачал головой старый мент, — это только начало.

— И чего я еще учудил?

— Самогонки Ведерникова тебе все-таки продала, — продолжил он свой рассказ о пьяных похождениях Бочкина, — которую вы с этим племянником выжрали в два горла, для примирения, так сказать, а после разнесли в щепки остатки забора…

— А! — обрадовано воскликнул Кирьян. — Значит, тяжкие телесные отменяются?

— Считай, повезло тебе, — согласился участковый, — он тоже до беспамятства нажрался и ничего не помнит.

— Ну, а забор я старухе Ведерниковой починю…

— А вот этого не надо! — возразил Сильнягин. — Пусть уроком будет, как самогонку местным алкашам в любое время продавать! Тож на нары загремит у меня когда-нибудь!

— Так, а здесь я тогда по какому поводу оказался? — продолжал недоумевать Бочкин.

— Закончив к утру распивать самогон и раздолбав в хлам остатки забора, ты отправился в центр поселка, где на глазах многочисленных граждан, спешащих на работу, устроил акт вандализма…

— Какого еще вандализма? — Выпучил глаза Кирьян.

— А такого: прилюдно обоссал все фотографии на муниципальной «доске почета»!

— Да ты гонишь, Филимон Митрофанович! — не поверил Бочкин. — Я ж помню — они высоко висели! Я бы хрен достал!

— Хреном бы ты, конечно, их не достал, но струей дотянулся! — ядовито продолжил участковый. — Долго, видать, терпел, чтобы струя мощнее была! В результате чего муниципальное имущество было испорчено…

— Да какое, нахрен? — В очередной раз возмутился Кирюха. — Чего бы я там своей струей испортить смог? Мне ж не семнадцать лет, чтобы напором доску почета снести! У меня, вон, и простатит уже имеется… Откуда такой напор?

— Дурак ты, Кирюха, — не удержавшись, фыркнул Сильнягин. — Фотки ты испортил, дурья башка. Пожелтели они чересчур.

— А, вона че… — облегченно выдохнул Бочкин. — Да они и были желтые! Который год уже висят!

— Помимо всего прочего — нецензурная брань, навязчивое приставание к гражданам… Вернее, к гражданкам, с предложением… сейчас скажу дословно… — он покопался в бумагах на столе. — Ага, вот, предлагал вдуть, отодрать со всем прилежанием и во все, к-хе, дыры… Дальше не буду читать, Бочкин, пусть мировой судья это непотребство читает!

— Побойся Бога, Филимон Митрофаныч, какой мировой судья? — заныл Кирьян. — Давай, я лучше тебе насколько машин щебня привезу? А? Ты же давно хотел дорогу перед опорником в нормальное состояние привести. Лужу засыпать, набитую по распутице колею заровнять…

— Это ты чего мне сейчас, взядку предлагаешь, засранец ты этакий?

— Окстись Филимон Митрофанович! Только безвозмездно хочу помочь нешей доблестной полиции.

— Ладно… уговорил, красноречивый! — после небольшого раздумья согласился Сильнягин. — И это только из-за моего хорошего к тебе отношения. Ты, вроде бы, уже на путь исправления встал. Ну, а срывы у всех бывают, да еще после такой жуткой находки… Но помни, — произнес он, отпирая замок решетки, — ты у меня на карандаше! Смотри, чтоб ни-ни! — И участковый погрозил мужику кулаком. — Тише воды, ниже травы!

— Митрофаныч… ты все-таки человек! — Расчувствовавшись, шмыгнул носом Кирьян. — Как в себя приду — сразу сделаю. Я свободен?

— Иди уж, пропащая душа! — махнул рукой Сильнягин. — И это, — крикнул он в спину уже распахнувшего дверь Бочкина, — с Галкой лучше помирись!

— Как протрезвею — обязательно попробую! — пообещал Кирьян. — Хотя, лучше денька через два… пусть остынет…

— Договорились, — кивнул участковый, и Кирьян с облегчением закрыл дверь в участок.

— Вроде пронесло… — произнес Бочкин, утирая вспотевшее лицо трясущейся рукой. — Надо же, — немного успокоившись, произнес он, — доску почета обоссал… Нужно, как следует, отдохнуть, — неожиданно понял Бочкин. — А ничто так не укрепляет нервы, как рыбалка. В одиночестве. На природе. Сразу сдвинутая по фазе крыша не место встанет… Решено — завтра, чуть свет — на рыбалку!

Вернувшись в пустой дом — Галка все-таки съехала с детями к своей мамаше, Кирьян распотрошил еще одну заначку — небольшой мерзавчик в виде стаканчика с завинчивающейся крышечкой, припрятанный им именно на такой вот случай. Как раз, чтобы поправить здоровье и не соваться в затяжной запой. Он свернул крышку и залпом «зарядился». Дождавшись, когда отпустило голову, а во всем теле появилась долгожданная легкость, он вооружился лопатой и пошел на огород — копать червей.

Глава 12

Перед тем как завалиться спать, Кирьян пробежал по расставленным заблаговременно мышеловкам, в надежде, что хоть в одной из них, да обнаружится мышь. Тогда можно было бы с утра пойти ловить ни какую-то мелочевку, а целого сома. Ловля такой крупной рыбы — это была самая настоящая страсть Бочкина. Особенно после того, как несколько лет назад он упустил такого здоровенного усатого красавца, что до сих пор не мог себе этого простить. Не ожидал просто, что эта водоплавающая тварь окажется настолько огромной и тяжелой — килограмм на двадцать-тридцать.

Однако место, где устроил себе лежку «чертов конь»[1], Кирьян запомнил и вот уже третий год подряд пытался вновь выловить хитрую рыбину. Но сом покуда не попадался даже на самую мудреную снасть и не выманивался на звук квока[2]. Но Бочкин не терял надежды, что когда-нибудь он его все-таки подцепит и вытащит. И эта мысль только еще сильнее подогревала азарт настоящего рыбака.