Целительница из другого мира - Ли Ан Страница 2

— Кондратьева! — рявкнула Елена Ивановна из коридора. — В ординаторскую. Срочно.

«Срочно» в устах начальства никогда не означало ничего хорошего. Либо кто-то из VIP-пациентов жалобу накатал, либо проверка нагрянула, либо…

А потом Елена Ивановна собрала нас в ординаторской. Всех. Даже Верочку с ночной смены задержали.

— Коллеги, — начала она, и я поняла, что ничего хорошего не будет. Когда начальство называет тебя коллегой, жди подвоха. — У меня неприятные новости.

Маша оказалась права. Оптимизация. Тридцать процентов сокращения. И угадайте, кто попал в эти проценты? Правильно, последняя пришедшая в отделение медсестра с одиннадцатилетним стажем. Я.

— Но у меня высшая категория! — попыталась я возразить.

— У Светланы Викторовны тоже высшая. И стаж больше, — отрезала Елена Ивановна.

Логика железная. Светлана Викторовна, которая последний раз книгу по специальности открывала, когда Горбачев был у власти, остается. А я, которая каждый год на курсы повышения квалификации езжу за свой счет, — на выход. Справедливость в действии.

— Можете перевестись в терапию, — милостиво предложила Елена Ивановна. — Там ставка освобождается.

Ставка медсестры в терапии. Это как из огня да в полымя, только еще и зарплату урежут тысячи на три. С моими пятнадцатью это будет… даже считать не хочется.

— Спасибо, — сказала я. — Я подумаю.

Думать было не о чем. Одиннадцать лет. Одиннадцать лет я спасала жизни, дежурила ночами, держала за руку умирающих, радовалась с выздоравливающими, училась, совершенствовалась. И вот — спасибо за службу, вы свободны. Даже грамоты на прощание не дадут. Экономия бумаги.

Остаток смены прошел как в тумане. Коллеги сочувственно поглядывали, но каждый был занят своими проблемами. У Светки ипотека, у Наташки трое детей, у Верочки мама болеет. У каждого своя история выживания в этой системе. Моя, похоже, подошла к концу.

— Лин, ты это… не расстраивайся, — Костя подошел ко мне в процедурной. — Может, оно и к лучшему. Найдешь что-то получше.

— Ага, — кивнула я, готовя систему для капельницы. — Пойду в блогеры. Буду учить людей, как правильно умирать от сердечного приступа. «Топ-5 ошибок при инфаркте». «Лайфхаки для инсультников».

Костя неловко хмыкнул и вышел. Молодой еще, не научился правильно реагировать на черный медицинский юмор. Научится. Если не сбежит раньше.

* * *

Я вышла из больницы в восемь вечера. Двенадцать часов смены, последней смены в реанимации. Следовало бы грустить, наверное. Или злиться. Но я просто устала. Устала бороться с системой, которой плевать на медиков. Устала спасать жизни за копейки. Устала доказывать, что моя работа что-то значит.

В кафе напротив больницы я заказала чай и сэндвич. Есть не хотелось, но надо было что-то делать, чтобы не думать. За соседним столиком сидели две девушки, судя по виду — студентки мединститута. Первый курс, наверное. Глаза еще горят.

— … а потом профессор сказал, что медицина — это призвание! — восторженно щебетала одна.

Призвание. Ну да. Призвание жить на пятнадцать тысяч и радоваться, что вообще платят. Я чуть не подошла к ним, чтобы рассказать, во что превращается это призвание через одиннадцать лет. Но не стала. Пусть помечтают. Может, к тому времени, как они закончат, что-то изменится. Ага, конечно. И зарплаты поднимут, и оборудование новое закупят, и единороги по коридорам больниц бегать начнут.

Телефон зазвонил. Мама. Телепатия, что ли?

— Линочка, ты слышала про курсы? Танина дочка закончила курсы по нэйл-дизайну, теперь свой салон открывает!

Нэйл-дизайн. Серьезно? Я одиннадцать лет училась спасать жизни, а успешная Танина дочка рисует цветочки на ногтях.

— Мам, меня сократили, — выпалила я.

Молчание. Секунд пять. Рекорд.

— Ну наконец-то! — выдохнула мама. — Теперь ты найдешь нормальную работу! И мужа! И детей родишь! Тебе уже тридцать два, между прочим!

— Спасибо за напоминание, мам. Я как раз начала забывать, сколько мне лет.

— Не ерничай! Это шанс начать новую жизнь! Вот Танина дочка…

Я отключилась. Мама продолжала что-то говорить про перспективы и новые возможности, но я уже не слушала. Нормальную работу. А что, спасать жизни — это ненормально? Впрочем, за такую зарплату — действительно ненормально.

Домой я добралась к десяти. Барсик встретил меня возмущенным мяуканьем — ужин задерживался.

— Все, Барсик, — сказала я, насыпая ему корм. — Твоя хозяйка официально безработная. Будем экономить. Может, на сухой корм перейдешь?

Кот посмотрел на меня так, что стало ясно — скорее я перейду на сухой корм, чем он откажется от своих паштетов.

Я открыла ноутбук и полезла на сайты с вакансиями. Медсестра — пятнадцать тысяч. Медсестра — восемнадцать тысяч. Медсестра процедурного кабинета — двадцать тысяч, опыт работы от пятнадцати лет. Супер.

А вот менеджер по продажам — от пятидесяти тысяч. Без опыта. SMM-специалист — от сорока. Обучение за счет компании. Таргетолог — от шестидесяти. Что такое таргетолог, я не знала, но за шестьдесят тысяч была готова выяснить.

Я закрыла ноутбук. Может, мама права? Может, пора завязывать с этой медициной? В конце концов, сколько можно биться головой о стену системы здравоохранения?

* * *

Дождь начался в конце дня. Конечно. Идеальное завершение идеального дня. Зонт я, естественно, забыла дома — он мирно стоял в прихожей, абсолютно сухой и бесполезный.

Я побежала к метро, но через квартал поняла, что промокну насквозь. Старенький антикварный магазинчик на углу манил теплым светом из окна. «Древности и курьезы» — гласила вывеска, написанная таким витиеватым шрифтом, что прочитать удалось только с третьей попытки.

Дверь открылась с мелодичным звоном колокольчиков. Внутри пахло старой бумагой, пылью и чем-то еще — уютным и забытым, как детство у бабушки.

— Укрываетесь от дождя? — спросил пожилой мужчина за прилавком. Выглядел он так, словно сам был антиквариатом — бархатный жилет, карманные часы на цепочке, очки в золотой оправе.

— Да, извините, я просто…

— Не извиняйтесь. Дождь — лучший поставщик клиентов для букинистов. Осмотритесь, может, что-то заинтересует.

Я кивнула и пошла вдоль полок. Старые книги, потускневшие картины в тяжелых рамах, фарфоровые статуэтки, которые моя бабушка назвала бы «пылесборниками». И вдруг…

Книга лежала в дальнем углу, почти спрятанная за стопкой атласов. Темно-коричневая кожаная обложка, потертые золотые буквы: «De Herbis et Curationibus». Мой институтский курс латыни еще не совсем