Договор - Инди Видум Страница 16

— Валерон, тихо! — шикнул я. — Веди себя как нормальная собака. А то тебя сейчас из экипажа выбросят, придется бежать ножками, а они у тебя намного короче лошадиных.

Завел, блин, питомца. Полное несоответствие формы и содержания.

— А я что? Я ничего… — скромно сказал Валерон, запрыгнул на сиденье рядом со мной и принялся осматриваться, притворившись маленькой несчастной собачонкой.

Осматривать было что, потому что этот город выглядел куда представительней Аннинска, и куда больше — пешком до дома отчима я бы несколько часов добирался. Деревянные дома встречались только на окраине, а чем ближе к центру, тем дома становились богаче и вычурнее. Иной раз, конечно, здание было всего лишь доходным домом, в котором снимали квартиры семьи с разным достатком в зависимости от размера квартиры и расположения, но и домов знати и нетитулованных богачей хватало. Мой отчим относился ко второй категории и был, наверное, самым богатым человеком в этом городе. Основу его состояния сделала сталелитейная промышленность, но Юрий Владимирович не брезговал и другими направлениями, в которых видел выгоду. Так, ему принадлежали крупные паи железнодорожной компании и Верх-Иретского частного коммерческого банка. Вообще, он был человеком, о которых говорят: «Деньги к нему липнут сами». Правда, даже при липнущих деньгах работе ему приходилось уделять очень много времени, поэтому я подозревал, что увижу его сегодня не раньше вечера.

Но я ошибался, потому что стоило мне войти в дом, как дворецкий сразу сообщил:

— Петр Аркадьевич, Юрий Владимирович ожидают вас в кабинете.

Честно говоря, я удивился: не такой я был значимой персоной в глазах отчима, чтобы ожидать моего появления. Он же не рассчитывал, что я приеду с магией?

— Это животное с вами?

— Сам ты животное! — рявкнул раздраженно Валерон. — Грубое и неотесанное животное.

— Со мной, — подтвердил я. — Попрошу его не обижать. Валерон — очень чувствительный песик.

— Сам ты песик!

— Валерон, за мной, — скомандовал я. — И прекрати тявкать не по делу.

За это время я почти полностью впитал в себя знания и чувства Пети, поэтому вопроса, где расположен кабинет, не возникло. Когда я туда вошел, обнаружил, что отчим не один: на стуле вальяжно расположился незнакомый господин с дорогим кожаным портфелем на коленях. И остальное в его облике просто-таки кричало о хороших доходах: холеное лицо, костюм явно индивидуального пошива, начищенные до блеска ботинки дорогой кожи.

— Доброе утро. — Я изобразил приличествующий случаю поклон. — Юрий Николаевич, Осип сказал, что вы хотите меня срочно видеть.

— Ну наконец-то, — обрадовался он. — Петя, господин Фырченков является душеприказчиком твоего деда, князя Воронова, скончавшегося 24 июня.

— Примите мои соболезнования, Петр Аркадьевич, — сказал названный господин, причем в голосе его мне послышалась издевка.

— Благодарю вас, — коротко ответил я. — Так что вам поручено мне передать?

— Какой торопливый молодой человек, — поощрительно улыбнулся он. — Сразу к делу. А поручено мне передать вам осколок Реликвии.

Он открыл портфель, а я ради интереса запустил Поиск осколков и обнаружил, что один действительно лежит в портфеле. Вот только достал душеприказчик не его, а обломок обычного кристалла и протянул мне.

— Вы говорили об осколке Реликвии, господин Фырченков, — холодно сказал я.

— Кажется, тебя собираются надуть, — заметил Валерон. — Грабанем? Под правильные критерии подходит.

— Так это она и есть, Петр Аркадьевич, — недоуменно ответил он. — Вас, наверное, смутил невзрачный вид? Уверяю вас, осколки реликвии и выглядят такими вот невзрачными. Какая милая собачка…

Он добродушно усмехнулся, не опуская руку с подделкой. На его улыбку не купился даже Валерон, который заворчал и попятился подальше от жулика. Отчим поморщился, глядя на собаку. Животных он не любил, и в доме никогда не было даже кошек. Похоже, придется выдержать битву за право оставить Валерона.

— Юрий Владимирович, предлагаю вызвать полицию, — сказал я, — поскольку господин Фырченков злоупотребил своим положением и пытается втюхать мне подделку.

— Петя, что за грубое слово? — поморщился отчим. — С чего ты взял, что Арсений Владимирович тебя обманывает?

— С того, что настоящий обломок реликвии лежит у него в портфеле и я его чувствую.

Отчим хотел что-то сказать, но наконец заметил значок мага, брови его полезли вверх, но справился он с удивлением быстро, откашлялся и сказал:

— В таком случае действительно стоит вызвать полицию.

Фырченков резко покраснел, и по его лысине заструился пот. Но сообразил, что дальше врать не стоит, сразу.

— Бес попутал, — выдохнул он. — Прошу вас, давайте обойдемся без полиции. Право слово, не хотел, не собирался, но пока ждал здесь Петра Аркадьевича почти сутки, увидел этот кусок кристалла, в точности такой же, как обломок Реликвии, и решил, что это знак Божий.

— Вы язычник? — уточнил я. — Боги, покровительствующие воровству, есть только у язычников.

Он зарылся в портфель и вытащил теперь уже настоящий осколок. На вид тот действительно почти ничем не отличался от предлагаемого мне чуть раньше, но суть была совершенно другой.

— Вот, Петр Аркадьевич, ваше наследство. Будем считать инцидент исчерпанным?

— С чего бы? — удивился я. — Оттого, что ваше жульничество не получилось, жуликом вы быть не перестали, и я считаю, что вас нужно передать полиции.

— Помилуйте, Петр Аркадьевич, зачем полиция? Я же вам передал все в целости и сохранности? — взвыл он.

— После того как я уличил вас в обмане.

Отчим в наш разговор не вмешивался, сидел за столом и с интересом поворачивал голову от меня к Фырченкову, в зависимости от того, кто бросал реплику. Но уверен: если что пойдет не так, с его точки зрения, отчим наблюдением не ограничится.

— Все мы люди, все мы подвержены соблазну, — заблеял душеприказчик.

— Не с вашим родом деятельности, — отрезал я. — Назовите хотя бы одну причину, по которой нам не следует вмешивать в это дело полицию.

— Хотел вашему дяде помочь, Максиму Константиновичу, — выпалил Фырченков. — Очень уж он переживал, что часть реликвии уходит из семьи, но против воли покойного пойти не мог.

— Сколько он предложил откупных?

Вид у Фырченкова стал совершенно несчастным, глаза забегали, но все же он из себя выдавил:

— Двадцать тысяч, Петр