Продавщица 4: А с платформы говорят… - Анна Наумова Страница 15

Однако мечты мои прервал бесцеремонный стук в дверь. Посмотрев в глазок, я увидела на пороге ту самую злобную соседку снизу. Мигом сообразив, в чем дело, я ринулась в туалет и, надо сказать, вовремя — вода уже почти поднялась до уровня моих детских щиколоток. Видимо, папе не давали покоя лавры мастера на все руки, и перед отъездом он все-таки намудрил что-то с унитазом. Перекрыв воду, следующие полчаса я носилась с тряпками, пытаясь как можно скорее все вытереть насухо. Дверь строгой Зое Анисимовне я так и не открыла, опасаясь ее грозного рыка. Постучав и покричав еще немного, соседка удалилась.

Вытерев все насухо, я села на край унитаза и, утерев пот со лба, хотела было чуток отдохнуть, как снова подскочила, как ужаленная. Из кухни доносился едкий запах дыма. Застонав, я бросилась на кухню. Так и есть! На абсолютно черном дне нового ковшика из драгоценного ковшика из набора посуды догорали угольки. Опасаясь повторного визита Зои Анисимовны, я выключила газ, настежь распахнула окна и весь остаток вечера пыталась отмыть содой дно ковша. Ничего не помогало. Махнув рукой, я под покровом тьмы вынесла испорченную посудину во двор и, стараясь, чтобы меня никто не видел, выкинула ее в помойку у соседнего дома. Теперь мне оставалось только надеяться, что «пронесет».

В воскресенье вечером вернулись родители. Услышав мой рассказ про сломанный унитаз и визит соседки, мама вконец потеряла терпение, выписала папе подзатыльник, наказала больше ни к чему в доме не прикасаться, снова куда-то упорхнула и вскоре вернулась в сопровождении соседа дяди Вити. Дядя Витя обозвал папу «косоруким», добавил еще пару непечатных выражений, в два счета отремонтировал унитаз, поправил дверь, заменил звонок на двери и, получив мзду, отбыл восвояси. А всего через пару дней в доме появился новый кинескоп, и телевизор снова заработал.

Все вернулось на круги своя. Мама, разумно рассудив, что проще сразу заплатить сантехнику, чем за свой счет потом ремонтировать квартиру соседке, отстала от папы с требованиями «работы по дому». Папа перестал изображать из себя рукастого мужа и засел за просмотр «Спрута», ну а я, подождав еще месяцок, удостоверилась, что пропажу кастрюли так никто и не обнаружил, и зажила дальше своей беспечной жизнью двенадцатилетней девочки.

В итоге про этот злосчастный набор все вообще забыли — маме на какой-то праздник подарили новый. Пропажа кастрюли обнаружилась только спустя двадцать лет, когда маман вздумала разобрать антресоли.

— Странно, — сказала она, доставая набор из пыльной коробки, которую не снимали с антресолей уже, наверное, лет десять. — Вроде же три кастрюли было, а тут две…

— Не знаю, — деланно равнодушно пожала я плечами.

Глава 7

Выходные пролетели, как одно мгновение. Всего за пару дней я уже почти совсем освоилась на новом месте и перезнакомилась со всеми жильцами квартиры, в которой мне теперь довелось жить. Атмосфера этого колоритного места, признатьсяч, мало походила на то, что я наблюдала в коммуналке Макса, который доводился приятелем моему бывшему ухажеру Клаусу и носил интересное прозвище «Зингер».

Та квартира на улице Желябова, как оказалось, еще с конца шестидесятых стала настоящим пристанищем неформальной советской молодежи. В ней царил беспечный, беззаботный и бунтарский дух: на кухне вечерами постоянно кто-то пел песни под гитару, спорил о том, что такое «любовь», откуда взялся этот мир, что происходит с человеком после его смерти, ну и, конечно же, костерил советские устои…

Обитатели, приезжавшие к «Зингеру» на постой со всего Советского Союза, постоянно менялись. То из Дзержинска кто приедет погостить на пару дней, то из Горького, то из Ворошиловграда, то из Владивостока. Гостеприимный Макс не отказывал, как правило, никому, но было у него и свое условие: он принимал на постой только тех, с кем у него были общие знакомые. Просто так прийти с улицы на ночевку было нельзя — Макс, как и многие, боялся сотрудников органов, которые работали «под прикрытием». Так, например, я удостоилась приглашения лишь потому, что была лично знакома с «Клаусом», то бишь Николаем, который доводился Максу хорошим приятелем.

Правила проживания в гостевой комнате на улице Желябова были предельно просты: убирать за собой мусор, мыть посуду, пополнять запасы в холодильнике, если что-то взял, и вежливо вести себя с соседями. Тем, кто хотя бы единожды осмеливался им нахамить, навсегда «отказывалось от дома». Здесь терпеливый в остальном хозяин был непреклонен. Так, однажды некий юноша из Калининграда, который был в Ленинграде проездом, небрежно пнул квартирного кота, осмелившегося потереться о его джинсы, и обругал нецензурными выражениями соседку в ответ на безобидную просьбу убрать огромную сумку с вещами с прохода в коридоре. Обычно спокойный и невозмутимый Макс пришел в ярость, увидев плачущую старушку-соседку, и мигом вышвырнул за дверь хама, метнув сумку следом и пригрозив выбить зубы, если тот появится на пороге квартиры еще раз. Обиженный гость еще около часа орал за дверью и пинал ее ногами: выяснилось, что другой хозяин квартиры — кот Барон, по всей видимости, тоже не стерпел хамства и успел наделать мокрых дел ему в ботинки. Прооравшись и поняв, что ему не откроют, юноша убрался восвояси и больше не появлялся.

С соседями Максу повезло чрезвычайно: ими ему доводились лишь два старичка — чудаковый профессор, любящий декламировать стихи Цветаевой, Бродского и Мандельштама, выбивать прямо на кухонном столе свою старенькую трубку и способный выпить за ночь целую пачку индийского чая… Второй соседкой была милейшей души старушка Маргарита Петровна, которая знала Макса с рождения. Она считала этого заросшего бородой длинноволосого хиппи кем-то вроде старшего сына-подростка, который слушает «какую-то странную музыку», и постоянно подкармливала, хоть тому и было уже за тридцать. Старушка была глуховата, ходила со слуховым аппаратом и жила далеко от кухни, а посему ни громкие разговоры, ни музыка ей совершенно не мешали. Макс же, в свою очередь, вел себя с ней, как почтительный сын, послушно чинил розетки, вкручивал лампочки и даже вернул однажды жизнь старенькому патефону. А еще, он, как и полагается послушному сыну, не перебивая, выслушивал монологи Маргариты Петровны про мигрень, подагру, дефицит продуктов и «как оно тогда было до войны». Старушка-соседка, как и загадочный старичок Андрей Петрович,