Учитель. Назад в СССР. 2 (СИ) - Буров Дмитрий Страница 10

Почемучка поставил портфель на скамью, щёлкнул замком, вытащил из саквояжа два зеленых яблока, одно протянул мне, другое со смаком надкусил. Да так, что сок брызнул во все стороны.

— Ох, Егор… извини! — растерялся Лапшин, когда капли полетели в мою сторону.

— Да будет вам, — отмахнулся я.

— Где-то у меня был платок, — забормотал Почемучка, хлопая по карманам.

— Геннадий Анатольевич, всё в порядке, не волнуйтесь, — пришлось доставать свой платок, вытирать незаметное пятнышко, только после этого Лапшин успокоился и присел на скамейку, поставив свой портфель между нами.

— Ну, рассказывай. Никак надумал пойти к нам в Академгородок? Правильно, Егор! Там такие возможности! Да ты скоро сам всё увидишь! — начал вчерашнюю песню Геннадий Анатольевич, но я решительное его оборвал.

— Нет, не передумал. У меня десятый класс, я за них отвечаю, — твёрдо заявил, глядя прямо в глаза преподавателю. — Некрасиво получится, школа на меня рассчитывает, а я к вам сбегу. Не по-комсомольски.

— Ну что ж… Прав, во всём прав… Но я надеюсь, надеюсь, да! — Лапшин помахал перед моим носом указательным пальцем. — Слушаю тебя, Егор. Чем могу помочь?

Я задумался, прикидывая, с чего начать разговор, а потом решил не заморачиваться и обсказать всё как есть. Ну и выдал свою идею со светильником в виде серпа и молота с подсветкой из светодиодных лент.

— Ну и вот, задумку мою надо к первому сентября сделать. Желательно как можно раньше, чтобы Юрий Ильич — это директор мой, успел показать начальству. Я пока образец планирую, а если одобрят, то масштабный проект с ребятами сделаем. Собственно, вот, — закончил я свой рассказ и вытащил из кармана тетрадный лист, на котором успел нарисовать схему лампы.

Листок я выцыганил у медсестры, как и огрызок карандаша. Рисунок выложил на скамейку, разгладил, прижал с одной стороны яблоком, с другого края прижал пальцами. Мы одновременно склонились к схеме и едва не столкнулись лбами. Рассмеялись, и я принялся объяснять Почемучке свою задумку. Лапшин быстро ухватил суть идеи, выдернул листок из-под моей ладони, чтобы внимательно рассмотреть и заодно прочитать все мои пометки. Повезло, что у Егора вполне себе приличный разборчивый почерк. Я-то всю жизнь писал как курица лапой.

— Не скажу, что гениально, но это великолепно, Егор, — выдал Лапшин, оторвавшись от изучения чертежа. — Из чего, говоришь, основание, из поршневого цилиндра? Однако фантазия у тебя, — довольно протянул Геннадий Анатольевич.

— Ну, голь на выдумки хитра, — выдал мудрость предков. — Я подумал: вторичное использование отработанного материала. Если, конечно, на поток для домашнего использования, тогда что-то другое думать. Мне-то как образец, а если одобрят, мы что-нибудь придумаем масштабное.

Честно говоря, пока я не представлял, из чего мы будем делать основание, если всё-таки придётся сооружать серп и молот для демонстрации. Но то дело дальнее, а сейчас важно понять, поможет мне Почемучка деталями, или нет.

— А, знаешь, Егор, поехали ко мне! — Геннадий Анатольевич хлопнул листком о скамейку. — Собирайся! Помогу. Не сам, конечно, но есть у нас в институте человечек, без которого ни одна проектная работа не обходится. Душа-человек! Самородок!

— Золотой? — улыбнулся я.

— Лучше! — заверил Лапшин. — Гений инженерной мысли, может сделать всё что угодно, из э-э-э… хоть из палок. К нему весь профессорский состав ходит за помощью. Да что там! К Гоше в каптёрку академики не брезгуют приходить.

Я вздрогнул, покосился на Геннадия Анатольевича, проверяя, шути, или нет.

— Он же Гога, он же Жора, — пробормотал я себе под нос.

— Что? Нет-нет, так-то он Юрий Витальевич, но Гоша ему привычней, — пояснил Лапшин, не оценив моей реплики. Ну, оно и понятно, до одного знаменитого советского фильма ещё жить и жить, лет десять как минимум.

— А как бы познакомиться с этим изумительным человеком, гением инженерной мысли? — уточнил я у Почемучки.

— Не будем терять времени. Поехали!

Геннадий Анатольевич подскочил со скамейки, подхватил портфель, едва не упавший на тротуар. Я поднялся следом, запихивая чертёж в карман. И заторопился за Лапшиным. Но Почемучка сделал несколько шагов и резко остановился.

— Егор… Ты закончил? — поинтересовался педагог.

— Что? — не понял я.

— У тебя же кто-то в больнице? — уточнил Лапшин.

— Всё в порядке. За моей подопечной приехали, до пятницы я совершенно свободен, — неудачно пошутил.

— Почему до пятницы? — нахмурился Почемучка. — За пару часов обернёмся, здесь недалеко.

— Могу ехать хоть на край света, — пояснил я. — Всех предупредил, что домой вернусь самостоятельно.

— Вот что! — решительно заявил Геннадий Анатольевич. — Домой я тебя отвезу, едем!

— Не стоит, сам доберусь, — запротестовал я в спину.

— Едем!

— А вы куда? Остановка в другой стороне, — догнав Почемучку, спросил я.

— У меня машина, — смутившись, объяснил Лапшин.

Стареешь, Саныч, мог бы и сам догадаться, когда препод предложил отвезти домой. Не на троллейбусе ведь.

На стоянке мы остановились перед новеньким москвичом тёмно-красного цвета.

— Купил вот, на премию, — смутившись, сказал Геннадий Анатольевич, дёргая ручку. — Ах, ты, чёрт, — ещё больше растерявшись, выругался Лапшин. — Не привык…

— Хорошая премия, — присвистнул я, прикидывая, какие зарплаты у профессоров в Академгородке, если они с премии могут позволить себе машину. Для советского человека это больше, чем престижно. Это уровень благосостояния. Запредельный.

— Ленинская, — коротко бросил Лапшин, внезапно взяв себя в руки.

— Ого, поздравляю, — от души выдал я.

Стать лауреатом Ленинской премии в советское время — это как в космос слетать. В том смысле, место в исторической летописи страны гарантировано. Раньше вручали Сталинскую премию, по тем временам это означало, что человек и вовсе становился практически небожителем. Сто тысяч для советского человека — это неслыханное богатство в масштабах страны. За такие деньги можно было хоть квартиру купить, хоть машину. Хоть все вместе. Да что там, можно было жить несколько лет ни в чем не нуждаясь.

Ленинская премия поскромнее, но тоже открывала любые двери на вершинах власти, лауреат сразу попадал в разряд советской элиты.

— Не спрашивай, рассказать не могу, — буркнул Геннадий Анатольевич, опережая мой следующий вопрос.

Ясно-понятно, похоже, бывший преподаватель Егора отличился на оборонной ниве. А значит, его имя нигде не фигурировало, да и постановление о вручении не публиковалось. С момента, как Совет Министров установил Ленинскую премию, появилось так называемое секретное вручение. Вручали награду за достижения в оборонно-промышленном комплексе страны, но вот страна при этом в лицо своих героев практически не знала.

— Понял, — кивнул я, ныряя в салон автомобиля. И мы отправились в Академгородок.

— А знаешь, Егор, я всё больше и больше убеждаюсь, география — не твоё. Изобретательство — вот твоё призвание, — после недолгого молчания заявил Лапшин.

— Не уверен, Геннадий Анатольевич, — осторожно заметил я, не зная, что ещё сказать.

Кто его знает, чего там товарищ учитель с моим Егором чудили в студенческие годы, но мне пока и на селе хорошо. Обживусь, осмотрюсь и начну действовать по своему плану. Менять, так сказать, моральный облик любимой Родины в лучшую сторону.

— Ну-ну, молодо-зелено, — хмыкнул Лапшин. — Ты вот что… Ты обязательно приезжай со своими ребятами. Да и сам… И ребятишек, ребятишек талантливых присматривай! Сам понимаешь…

— Понимаю, — ни черта не понимая, согласился я.

— А ты знаешь, у нас ведь и жильё теперь строят для сотрудников, — внезапно заявил Почемучка, кинув на меня непонятный взгляд. — Собственно, не так давно нашему Академгородку присвоили статус жилого района. Да что там! У нас всё для удобства учёных и талантливых молодых специалистов! В сентябре вот клуб юных техников откроется. Ты представляешь, какой это гигантский шаг в воспитании молодого поколения!