Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу Страница 64

Что бы произошло, будь у нас больше времени? Больше тысячи часов в видеочате и двухсот тысяч сообщений? Подписав последние документы, ты неожиданно позвонила, а я улыбался радостнее, чем требовал профессионализм. Спросил, как ты себя чувствуешь, а ты ответила, что лекарства, которые должны обеспечить тебе больше времени, в то же время сами тебя разрушают. Как бы мне хотелось ощущать вкус! И не быть постоянно такой уставшей. А когда у меня хватает сил выйти, я начинаю злиться на всех людей, кто не заболел чумой или перенес ее без последствий. Ужасно бесит, что мир все же решил объединиться и спасти планету, как раз когда мне пришел конец. Ты говорила, что не хочешь грузить меня своими проблемами, но я сказал, все в порядке. Я вовсе не против тебя выслушать. Для нас, работников «Райского льда», клиенты как родные.

– Не глупи, – добавил я. – Мне так-то тоже не с кем тусоваться. В Кодиаке не слишком захватывающая ночная жизнь.

После того как тебя растворили, я собрал и раздробил для твоей матери остатки костей. Большинство клиентов выбирали Evergreen Slumber – простой ящик из крашеной сосны или Shooting Star – урну из позолоченного алюминия. Но в тот последний месяц, когда еще была в сознании, ты попросила, чтобы вместо этого мы использовали бутылки с корабликами внутри, и на каждом пусть стоит название какого-нибудь памятного места – Мальдивы, Ки Уэст, Новый Орлеан, Венеция. Ты объяснила, что все это – города, в которых ты мечтала побывать. Потому что, возможно, скоро их смоет с лица земли.

Я перекрещиваю твои руки и кладу ладони на интимное место. Ты сказала, что хотела бы прилично выглядеть, когда будешь переходить из твердого в жидкое состояние. Перед тем как затолкать тебя в камеру, я представляю, какой ты была раньше, когда кожа покрывала тебя целиком и рассказывала истории, о которых язык предпочитал молчать. Вокруг твоего пупка, как на картинках Джексона Поллока, танцуют родинки и веснушки, так и хочется схватить маркер и соединить их, чтобы получилась тибетская мандала. Кажется, будто так я смогу понять, кем ты была и что я на самом деле для тебя значил. Весь последний год коллеги спрашивали о тебе – как там азиатка, на фото которой ты постоянно смотришь? Я никогда ничего не рассказывал – потому что нечего было рассказывать. А они обзывали меня героем-любовником, и я сильно расстраивался. Как-то в разговоре с мамой, которая после папиной смерти переехала в домик в Ситке, я спросил, как людям удается найти своего человека, если жизнь такая короткая, мир такой огромный и дотянуться до другого кажется невозможным. Она ответила, уж как-то справляются. Алкоголь помогает, ну и в крайнем случае всегда можно сойтись с тем, кто рядом, если он не совсем уж дерьмо собачье. А если не пьешь и не любишь ночную жизнь? Если живешь в таком месте, куда люди обычно приезжают, когда решают все бросить?

Перед тем как тебя положили в больницу, мы утвердили окончательный дизайн ледяного корабля и памятника. Под твоей тонкой, как бумага, кожей молниями проступили вены, я заменил твои волосы, чтобы тебе больше не приходилось носить шляпу. Потом показал тебе модель скульптуры, чтобы ты рассмотрела все детали – корпус, паруса и, конечно, фигуру кирина на носу, в которую тебя вольют. После того как ты отдала последние распоряжения, я спросил, можно ли мне навестить тебя в больнице. Мы ведь в итоге стали друзьями, разве нет? Ты долго молчала, а потом ответила: наверное, лучше не стоит. Я солгу, если скажу, что это не было больно. Иногда люди и места, – продолжила ты, – нужны нам в определенный период, чтобы помочь думать, расти и любить, а потом мы идем дальше. Потом ты отключилась и прислала сообщение: Спасибо за все. Люблю, Мейбл чмоки. Хотелось бы мне точно знать, чем я помог тебе и чем ты помогла мне. Возможно, я просто хорошо делал свою работу. Мне хочется поцеловать тебя перед тем, как запихнуть в камеру, но, наверное, тоже лучше не стоит.

Уналяска, Аляска, ворота в Алеутскую гряду – вот где мы решили пообедать, отчасти из-за названия, отчасти из-за того, что эти острова касались Сибири. Близко, но не совсем, – сказала ты. – Возвращаюсь к истокам вируса, к фигне, которая так меня перепахала.

Сегодня я гуляю по острову в поисках места для твоего мемориала и представляю, что ты рядом, указываешь, где хотела бы обрести свободу. Все такое заряженное, связанное. Здесь кажется, что дьявольские руки человечества еще не коснулись мира. На траве пасутся дикие лошади, в заливе калан разбивает панцирь краба о камень, на узкой полосе скалы из яиц начинают вылупляться орлята. Я отчего-то чувствую все это. И в то же время знаю, что рыбачьи лодки почти всегда возвращаются без улова, а киты по-прежнему выбрасываются на берег. Мы идем вдоль ручья и выходим к мелкой бухте, окруженной поросшими травой холмами. Заброшенный причал одной стороной выходит к каменистой косе, образуя узкий коридор к Берингову морю. Ты вдруг бросаешься бежать, да так быстро, что мне тебя не догнать, и начинаешь скользить по воде. Кружишься, раскинув руки, закинув голову и открыв рот, чтобы глотать соленый воздух. Вот оно, говорю я. Здесь мы его устроим. Ты улыбаешься и исчезаешь в черных волнах.

Вернувшись в мастерскую, я начинаю вылепливать паруса, затем смораживаю все детали в одно целое. Судно выходит почти пятнадцать футов в длину и девять в высоту. Твои части вморожены в палубу и носовую часть, отчего кажется, что судно сделано из дуба, способного выстоять в открытом море. Ты даешь жизнь фигуре на носу, лишь тонкий слой льда отделяет тебя от бездны. Я смотрю тебе в глаза и гадаю, видишь ли ты все вокруг.

На твои поминки приходит несколько десятков людей – родственники, друзья из Сиэтла, даже тату-мастер Ватару с компанией пожилых японцев с рыжими взъерошенными волосами. Дэн Пол, сосед твоей матери, вызвался все организовать, он провожает гостей к их местам, раздает программки, разговаривает с представителями местного телеканала, которые собираются включить съемки поминок в интернет-сериал о том, как чума изменила представление о смерти. Мне хочется спросить