Наблюдатель - Роберт Ланца Страница 64

– Когда я разрешу. Вам повезло, что вы вообще живы, понимаете? Галлюцинаторные иллюзии могут еще немного подождать.

К ее удивлению, он искренне улыбнулся.

– Вот как ты это называешь? Ну, смотри, тебе же хуже. – И, совсем уже неожиданно для нее, добавил: – Спасибо, Кэролайн.

На следующий день Тревор установил имплант Эйдену, а Каро ему ассистировала. Впервые в больничном корпусе базы оказалось сразу двое пациентов, что стало предвестьем грядущих событий.

Пока Уоткинс выздоравливал после операции, ни Каро, ни Тревор не покидали территорию базы. Они находили способы быть вместе, но пока еще не в одной из своих спален. Их растущее влечение друг к другу неизбежно должно было привести к сексу, но Каро избегала этого. Она не…

Что – «не»? У нее уже случались мимолетные ни к чему не обязывающие романы. Но в этом-то и было дело – близость с Тревором не могла стать мимолетной. С другим это был просто секс. С Тревором это должна быть любовь.

Он не пытался на нее давить, хотя она пока что не объясняла словами, почему ведет себя так, будто ей тринадцать, а не тридцать. Наконец она облекла это в слова для себя: она боялась. Боялась любить его и быть любимой в ответ, боялась своей уязвимости перед возможностью жестокого разочарования.

Только… разве бесконечные разговоры, которыми они до сих пор заменяли секс, не делали ее еще более уязвимой?

Поначалу – нет. Поначалу все это ее приятно развлекало. Оказалось, что Тревор ближе к «совам», чем она, и каждой поздней ночью он писал ей электронные письма, и каждое утро она просыпалась в радостном предвкушении. Письма содержали случайные анекдоты из его детства, забавные истории о его хирургической ординатуре, описания его любимых городов (Венеции и Нью-Йорка). Он задавал ей вопросы. Что она думает о президенте, музыке кантри и вестернах, североитальянской кухне? Любит ли она готовить? Смотреть футбол? Работать в саду? Играть в шахматы? Ходить в кино? Что она думает о мебели в стиле Людовика Четырнадцатого?

– Никогда в жизни не думала о мебели в стиле Людовика Четырнадцатого, – сказала она ему за ланчем в «трапезной».

– Вот и хорошо, – ответил он. – А то я терпеть ее не могу. Претенциозные хрупкие штучки.

– Ты предпочитаешь доброе старое высокое кожаное кресло?

– Чертовски точно.

– А что, если мне нравится мебель а-ля Людовик Четырнадцатый? – сказала она и затаила дыхание. Никогда еще они не подходили так близко к обсуждению будущего, в котором вкусы по части мебели могут иметь значение.

– Значит, она должна у тебя быть, – ответил он, а она не знала, то ли радоваться, то ли расстраиваться из-за этого двусмысленного ответа.

Она сказала:

– Мне, наверно, понравились бы кровати в стиле Людовика Четырнадцатого. Хоть и понимаю, что сам Людовик, находясь в кровати, всегда был слишком занят, чтобы по-настоящему рассмотреть ее. А ведь она могла быть очень миленькой… Тревор, не подавись сэндвичем, я ведь не помню, как делать прием Геймлиха.

– А еще зовешь себя врачом!

– Который терпеть не может мебель эпохи Людовика Четырнадцатого, за исключением кроватей.

– Это плохо, потому что я соврал, что он мне не нравится. У меня комната обставлена как раз мебелью той эпохи. Я внес это в контракт с Сэмом.

– Вот же черт! А я ограничилась неподъемными тюдоровскими дубовыми громадинами.

Шутливый тон делал безопасными эти словесные игры, придававшие ей бодрости на весь день и постепенно сближавшие их. До той ночи, когда их беседа приняла иной оборот.

Уже около полуночи они сидели во дворе Первого крыла. Лишь несколько огоньков все еще горели в окнах, пронизывая бархатистую темноту. Вокруг маленького и изогнутого, как обрезок детского ногтя, полумесяца сверкали звезды. Каро сидела за садовым столиком напротив Тревора, вглядываясь в темноту, чтобы различить его черты. Обеими руками она держала стакан, наполненный вином. У Тревора, дежурившего в больнице, в таком же стакане была вода.

Они говорили о чем-то несущественном, хотя тело Каро реагировало на каждое замечание Тревора так, словно от этих слов зависели судьбы Мира. У нее даже кожу покалывало от его присутствия рядом. Позже она не могла вспомнить, с чего начался их разговор. Какого-то предлога для перехода к тому, что последовало, не было, разве что запах ночных цветов. Каро вдохнула их аромат, подумала, что он слишком приторно-сладкий, и резко сказала:

– Тревор, у меня был брат, который умер.

– Я знаю, – мягким тоном ответил он.

– Но ты не знаешь, что случилось после этого. Что я сделала. И что из-за меня произошло.

Даже в темноте она почувствовала, что его внимание обострилось.

– Если ты захочешь рассказать мне, то я это узнаю.

– Я расскажу. Итан погиб в автокатастрофе, и на его похоронах я попыталась… я хотела… – Она подняла стакан, чтобы отхлебнуть вина, и обнаружила, что Тревор взял ее за свободную руку. Впрочем, вина ей не хотелось. Ей было позарез необходимо рассказать ему, чтобы он понял, какая она на самом деле и что с нею не так.

– Была формальная церемония прощания. Когда все разошлись, я наклонилась, чтобы на прощание поцеловать Итана в гробу. Мать… мать не вынесла этого. Она заорала на меня, чтобы я не прикасалась к нему, что он принадлежит только ей, что погибнуть должна была я или Эллен, а не он, и она очень жалеет, что это не так. Эллен разрыдалась, а отец, как всегда, просто стоял и молчал, глядя в пол. Я тоже закричала на нее, что она сука и что это ей надо было сдохнуть. Я не могла сдержать себя. У меня прорвалось то, что копилось всю жизнь, – твердое знание, что она не любила ни меня, ни Эллен. Только Итана. Все эти годы.

Она лишила нас обеих наследства – все деньги принадлежали ей, а не отцу, и вышвырнула меня вон. Эллен еще не закончила школу, и ее мать оставила дома, но ей только-только сравнялось семнадцать и она не могла поддержать отца, давно пребывавшего в депрессивном расстройстве, которое резко усилилось после смерти Итана. Вскоре он покончил с собой. А потом Эллен вышла замуж за никчемного…

– Постой, – перебил ее Тревор, и в этом коротком слове прозвучал тон, которого она от него еще ни разу не слышала. Гнев. Она решила было, что этот гнев направлен против нее, и на мгновение похолодела от испуга.

– Каро, тут нет твоей вины. Ни в чем. Я знаю, любимая, что ты отлично понимаешь: то, что ты мне говоришь, – это твоя эмоциональная реальность, а не твои рациональные убеждения. Эмоции это… Господи… исходя из