Юрий Козлов - Проситель Страница 54

…Он думал об этом и сейчас, спустя долгое время, выходя через выпавшую чугунную секцию ограды из Ботанического сада на невзрачную, немосковскую какую-то улицу, заваленную цветным картонно-пластиковым мусором и осенними листьями. По цветному мусору, по листьям среди малоэтажных кирпичных домов с плоскими крышами медленно ехал, потусторонне светя фарами, совершенно пустой троллейбус.

«Здесь ли это?» — засомневался Берендеев, вглядываясь в табличку на доме.

Выходило, что здесь: «Новоипатьевская улица, дом 16-А».

Он сам назначил. Но при свете дня приглянувшееся Берендееву местечко выглядело иначе.

Писатель-фантаст Руслан Берендеев продолжал размышлять об относительности и неевклидовой растянутости во времени и пространстве словосочетания «сходить с ума» (в сущности, это тоже была игра, только выйти из нее было довольно трудно), когда точно возле телефонной будки почти неслышно притормозила сверкающая и длинная, как лезвие, машина с круглыми фарами, придававшими ей несколько несерьезный, глуповатый, водевильный вид. Из такой машины вполне мог выскочить кто-то вроде Бэтмана, Джокера, инопланетянина или какого другого сказочного персонажа.

Часы на неведомой башне (сколько Берендеев ни гулял по Ботаническому саду и окрестностям, вертя во все стороны головой, он ни разу не видел загадочной башни с бьющими часами) пробили десять.

Да, эти люди были точны, как часы на неведомой башне.

Берендеев вспомнил, что приезжать секунда в секунду считается у них хорошим тоном.

Некоторое время на Новоипатьевской улице около дома 16-А было смертельно тихо. Берендеев услышал, как скребутся об асфальт сухие листья, словно золотые мыши. Но они же были и золотыми летучими мышами, потому что листьями был полон воздух на таинственной — ни единого прохожего! — Новоипатьевской улице около дома 16-А. Некоторые из летучих мышей определенно были из вулканического золота, потому что даже в густейших, пока еще безлунных сумерках ухитрялись светиться красным, точнее, рубиновым светом.

Берендееву показалось, что неестественную тишину Новоипатьевской улицы вот-вот нарушит тонкий крысиный писк пуль. И хотя на нем, естественно, был бронежилет, а в кармане плаща лежал снятый с предохранителя скорострельный «Макаров» последней модели, у Берендеева не было причин сомневаться, что приехавшие на длинной машине люди промахнутся, если будут стрелять ему в голову.

Дверца бесшумно распахнулась, из темных, как в письменном столе Берендеева, глубин салона материализовался крепкий, коротко стриженный малый, отвечающий за правую от машины сторону пространства. За левой — проезжей частью — наблюдала изящная симпатичная девица, натуральная блондинка с хвостом на затылке, не потрудившаяся прикрыть ни наушники, ни дугу микрофона у губ.

— На месте, — произнесла она неожиданно мелодичным голосом, навевающим сладкие воспоминания о давних ночных свиданиях с девушками в южных парках и садах.

Нынешнее свидание, однако, было сугубо деловым. На давних ночных свиданиях в садах писатель-фантаст Руслан Берендеев рисковал в лучшем случае остаться без взаимности, в худшем — схватить триппер. На нынешнем — рисковал превратиться в труп.

— Бронежилет… — с недоумением посмотрел на Берендеева коротко стриженный малый. — Пистолет, пожалуйста, сюда, — протянул руку. — Не спешите, — провел по плащу темным цилиндриком с крохотными, как глазки злых ночных тварей, зелеными огоньками. — Вы отключили телефон?

— Отключил, — ответил Берендеев, — других средств связи при мне нет.

— Пистолет, — повторил парень.

— Если бы вы только знали, — с чувством произнес Берендеев, — сколько разной сволочи шастает по вечерам в Ботаническом саду! Я бы и рад без пистолета, но это совершенно невозможно!

Непредусмотренные протоколом слова Берендеева не то чтобы удивили, но озадачили парня. С таким же успехом Берендеев мог сообщить ему, что в парке, допустим, много бродячих собак и некоторые из них могут оказаться бешеными. Взгляд парня побежал по верхним этажам домов Новоипатьевской улицы, симпатичная же блондинка и вовсе натянула на лоб прибор ночного видения, уставилась в какие-то, ведомые одной ей, пределы. Быть может, она смотрела на звезды?

Берендеев подумал, что с такой тщательностью охраняются (как правило, безуспешно) пропащие (в неком высшем, божественном смысле) жизни. Пропав в божественном, жизнь неизбежно пропадает (иногда одновременно, иногда с опозданием) и в земном смысле. Но это была не та тема, на которую следовало говорить с охранниками.

— Садитесь в машину, — пригласил парень, приняв у Берендеева пистолет, простукав напоследок, как врач-пульманолог, его прикрытые бронежилетом легкие.

Берендеев опустился на обитое темно-желтой, почти оранжевой — в цвет заката (плаценты дьявола) или вулканического золота — кожей бесконечно длинное, как ему показалось, сиденье.

Человек, расположившийся, как догадался Берендеев, напротив, в глубине салона, был почти не виден (салон был освещен скупо, как если бы здесь экономили электроэнергию), точнее, виден, как и положено сверхчеловеку, фрагментами. То из темноты медленно выплывала худая кисть руки в белоснежной манжете со светящейся запонкой, то вишневой (змеиной, не иначе) кожи лаковый ботинок с низом острой, как нож гильотины, брючины. В салоне витал запах коньяка, дорогого табака, стойкого, изысканного одеколона. Однако вместе красивые эти («sweet life») запахи образовывали ауру тлена. Берендеев почувствовал жалость (хотя, вероятно, тот бы очень удивился, если бы об этом узнал) к сидевшему в машине человеку. Он, похоже, не ведал своей… не судьбы, нет (он ее, несомненно, ведал), но стремительного сближения с судьбой. И еще Берендеев подумал, что в богатстве люди столь же схожи, как и в нищете. Универсальный принцип подобия делал в России близнецами-братьями не только партию с Лениным, но и бомжей с миллионерами. Берендеев не без гордости подумал, что на него универсальный принцип подобия не распространяется.

— Вы не из бывшей партхозноменклатуры, — между тем прозвучал из глубины салона скорее констатирующий это обстоятельство, нежели сомневающийся в нем, голос.

Он показался писателю-фантасту Руслану Берендееву бесконечно утомленным, лишенным даже не страсти, а просто жизни. Берендеев знал, что если собеседник начинает с того, о чем ты только что думал, значит, собеседник — человек умный и ухо с ним надо держать востро.

Знал Берендеев и то, что деньги — большие деньги — сообщают их владельцу (в особенности многолетнему) иллюзию мудрости. Но эта мудрость обманчива, потому что проистекает из умения ориентироваться в не столь уж сложном наборе стандартных ситуаций, который можно условно обозначить так: «люди и деньги». Но даже и здесь усталость, демонстративное утомление по меньшей мере неуместны. Берендеев давно догадывался, что в каждом человеке скрывается артист, запрограммированный на одну-единственную роль. Кто подсознательно стремится сыграть Гамлета, кто — Фауста, кто — Робин Гуда, кто — Урию Гипа, кто — Федора Павловича Карамазова. Деньги (как, впрочем, и власть) в данном случае спрямляют и упрощают путь к роли. Берендеев подумал, что если отгадает, какую роль играет его собеседник (начал он с роли графа Монте-кристо), значит, иллюзия мудрости, сообщаемая деньгами, — ничтожна, значит, истинная мудрость и деньги несовместны.