Дмитрий Шатилов - Нф-100: Изобретатель смысла Страница 50

"В прошлом месяце наши идиотики (!) угробили семьдесят миллиардов на противоракетную оборону,  - пишет в дневнике Пауль Краузе, известный новотроянский правозащитник (128  г. П. К. К.  - 201  г. П. К. К.).  - Ну, ничего, пусть наиграются, как следует".

Разобравшись с прошлым, мы подходим к настоящему. Пришло время рассказать подробнее о главном герое книги. Я познакомился с Гиркасом пять лет назад, в бытность свою рабкором в двенадцатом цеху Центральной котельной Новой Трои. Тамошние мастера, если поспрашивать хорошенько, вспомнят полного неуклюжего и болтливого парня, который начинал работать за здравие, а кончил за упокой, да так скоро, что даже положенный испытательный срок не сумел отработать полностью. Позднее Гиркас рассказывал, что выбрал данную работу, повинуясь желанию опроститься и вернуться к корням, каковое возникало у него с завидной периодичностью раз в полгода.

Начиная с шестнадцати лет, Гиркас сменил одиннадцать мест работы, всякий раз действуя по одному и тому же сценарию: хорошо показав себя в первые две недели, в дальнейшем он утрачивал к работе всякий интерес, предоставляя делам идти своим чередом. Вот, например, котельная. "Не взорвётся - хорошо,  - говорил он, когда ему напоминали о том, что давление в котле надлежит время от времени сбрасывать.  - А взорвётся - так и чёрт с ним. Не вечно же я буду этим заниматься".

Последняя фраза, несмотря на свою обычность, многое объясняет в его запутанной нелепой жизни. Сколько я себя помню, Гиркас всегда был уверен, что ничего постоянного, да что там, даже сколь бы то ни было устойчивого и надёжного, нет и быть не может. Глупость рано или поздно назовут мудростью, хорошая репутация превратится в плохую, и все мы - герои на час,  - так говорил Гиркас.

Учитывая это, я думаю, что он никогда по- настоящему не понимал людей, и это, по странной иронии, только помогало ему впоследствии исполнять обязанности Дун Сотелейнена. В самом деле, какой нормальный, доброжелательный, уверенный в себе и в окружающем мире человек смог бы так долго удержаться на этой должности, судьбой предназначенной для людей, зависших где- то посередине - между более- менее сносным существованием и полной нищетой, между ненавистью к людям и тягой к ним или, если угодно, между безумием и ясностью ума.

Стать Дун Сотелейненом Гиркасу предложил дядя - важное лицо в администрации кантона. Прежде чем перейти к предложению, он недвусмысленно высказал Гиркасу всё, что о нём думает, а именно, что Гиркас - тунеядец, злостный симулянт, и тяжкое бремя для всех порядочных людей, которые будут рады сбросить его со своей шеи. "А может быть, ты просто дурак,  - сказал дядя, переведя дух после произнесённой тирады.  - Это бы всё объяснило. Не дурак, говоришь, нет? Ну, тем хуже для тебя. Кто- кто, а мы такого терпеть не станем. Виданное ли дело, так разбрасываться работой? Сколько ты перепробовал? Пять? Десять? Одиннадцать? И ничего тебе, понятное дело, не нравится? Не твоё, говоришь? Хорошо! Вот тебе работёнка, самое то, уж я обещаю. Не нравится работать с людьми, пообщайся с братьями по разуму".

Так Гиркас и стал Дун Сотелейненом.

Насколько я понимаю специфику этой работу - если я вообще её понимаю - в Новой Трое Дун Сотелейнен представляет собой нечто вроде специалиста по национальностям с некоторой долей обязанностей психотерапевта. Со слов Гиркаса я знаю, что в его обязанности входило, как минимум, урегулирование конфликтов между новотроянцами и конгарами - а конфликты вспыхивали частенько.

Я уже говорил о том, что эта нелёгкая - и, казалось бы, почётная должность - последнее пристанище для молодых людей, на чьей карьере, в силу плохого происхождения или серьёзного проступка, поставлен жирный крест. Почему так? А потому, что любого другого новотроянца силком не заставишь уделить конгару хотя бы пять минут, так грубы и неотёсанны эти люди, по праву отнесённые законодательством острова ко второму сорту. Та удивительная выдержка, которую Гиркас на моих глазах проявлял в общении с ними, я лично отношу на счёт крови, текущей в его венах: ведь по матери он наполовину конгар.

Так или иначе, за то время, что Гиркас находился в должности Дун Сотелейнена, он успел порядочно опуститься. С кем поведёшься, от того и наберёшься, и, как человек, долгое время бывший его единственным другом, я готов засвидетельствовать, что в некоторых вопросах гигиены он вплотную приблизился к тому, что порядочный гражданин имеет в виду, произнося "конгар".

Он мылся в лучшем случае раз в четыре дня, нерегулярно брился, и подолгу не менял нижнее бельё, обосновывая это отсутствием времени, требованиями философии, и, наконец, бессмысленностью этих ухищрений перед лицом вопросов, которые задаёт человеку жизнь. Ко всем моим попыткам указать на недопустимость такого отношения к себе, Гиркас относился более чем странно. Однажды он снял ботинок и продемонстрировал мне носок, до того износившийся, что на ноге его удерживала лишь тоненькая и грязная резинка.

-  Вот оно как,  - сказал он.  - А другой бы и дня так не выдержал,  - и в подтверждение слов с бесстыдной гордостью пошевелил грязными пальцами.

Что же связывало меня с этим разболтанным неряшливым человеком? Быть может, на самом деле мы одного поля ягоды, но мне всегда казалось, что наша дружба выросла из моей старой журналистской хитрости. Дело в том, что я всегда с лёгкостью поддавался чужому влиянию: если меня настойчиво и горячо, с хрипотцой в голосе, убеждали осудить что- либо - я осуждал, если уговаривали хвалить - хвалил, а когда требовалось моё личное мнение - всегда принимал ту позицию, которая устраивала собеседника. Таким образом, за недолгую жизнь я сменил несколько идеологий, отдал дань всем существующим религиям, боролся против абортов, выступал за сохранение тропических лесов и однажды обнаружил себя на трибуне в качестве депутата от партии Общечеловеческого прогресса. Вот это была история!

Когда же эти милые вещи наигрались со мной и выплюнули, я дал себе зарок не увлекаться чрезмерно людьми и идеями, и с тех пор при взгляде на человека, бесконечно убеждённого в своей правоте, первым делом представляю, как бы он вёл себя, если бы опасность угрожала не общественным интересам, не благу всех и каждого, а его собственной драгоценной единственной жизни. Рекомендую этот способ всем любителям наблюдать, как гуманист и умница превращается в хама, расталкивающего окружающих локтями, как милый старик, недавно кормивший в парке голубей, орудует тростью как дубиной, а вчерашний добряк ревёт, словно бык, силясь сбросить навалившиеся на него тела. Как в ход идут ногти и зубы, и никто не брезгует самыми грязными приёмами. Как лица искажаются яростью и страхом, глаза выкатываются из орбит, а ноздри раздуваются как во время бега или при совокуплении. Это горькая микстура, может даже слишком, но она неплохо отрезвляет: во всяком случае, если теперь мне случается открыть рот, я, ощипанный курёнок с плоскими ногтями, говорю лишь за самого себя.