Александр Казанцев - Дар Каиссы (сборник) Страница 48

– Граф, вы – живая легенда в парижском обществе, к тому же непревзойденный рассказчик! Вы не можете лишить нас еще одного рассказа о том, как вы променяли блеск аристократических салонов на скучную мантию математика.

– Охотно, баронесса, но я расскажу о нашей семейной легенде, связанной с великим математиком Франции Пьером Ферма, которому я обязан своим существованием.

– Граф! – жеманно воскликнула хозяйка салона, погрозив гостю пальчиком, – вы переходите границы дозволенного, компрометируя кого-то из своих предков по женской линии: Пьер Ферма, не принадлежа к нашему кругу, да еще живя около трехсот лет назад, не мог быть вашим законным предком!

– Что вы, баронесса! – возразил граф. – Я не существовал бы без Пьера Ферма, поскольку он был незаурядным юристом и спас от смерти моего безвинного предка графа Рауля де Лейе, вызволив из Бастилии и его отца, графа Эдмона де Лейе.

– Боже! Как интересно! Так расскажите же нам! – попросила подруга баронессы маркиза де Вуазье.

– Но он, Пьер Ферма, был еще и великим математиком не только своего времени, но и нашей эпохи, ибо его великая теорема не доказана до сих пор, хотя ученые всего мира триста лет старались воссоздать неопубликованное Ферма его доказательство.

Я тоже увлекся этой теоремой и стал математиком, правда, без мантии, так пугающей нашу очаровательную хозяйку.

– Так просто? – разочарованно произнесла баронесса. – Нет, вам не уклониться от рассказа. Где же ваша легенда о спасении графа Рауля де Лейе?

– Вот я и расскажу вам о том, как Пьер Ферма стал гостем Бастилии.

– Бастилия! Это ужасно! – воскликнула маркиза де Вуазье. – Народ разрушил ее в дни Великой Революции.

– А вот это уже поистине легенда. Бастилию действительно разобрали, но не усилиями революционных масс. Это сделали строительные рабочие спустя несколько лет после революции. Но триста лет назад ее стены возвышались в центре тогдашнего Парижа. Но я несколько отвлекся, тем более что в Париже в то время было немало и других монастырских стен, близ которых обычно происходили запрещенные в описываемое время дуэли.

В тот день, вернее утро, к одной из таких монастырских стен подъехал верхом грузный всадник в черном плаще и черной шляпе, надвинутой на глаза.

Всадник завернул за угол, чтобы постучать в монастырские ворота, но внезапно трое пеших гвардейцев кардинала преградили ему путь. Всадник не внял грозному окрику и направил коня на гвардейца, тесня его.

Тот обнажил шпагу:

– Не угодно ли спешиться, сударь?

– Зачем? – буркнул всадник, не осаживая коня.

– Чтобы следовать за нами, – ухватился за стремя гвардеец.

– По какому праву?

– Именем его высокопреосвященства господина кардинала.

– Кто это высоким именем останавливает проезжих путников, как разбойник на большой дороге? – послышался громкий голос.

Всадник увидел трех спешащих к нему мушкетеров.

– Что мы видим, господа гвардейцы? – продолжал тот же голос, принадлежащий первому из мушкетеров, – трое против одного? Это не благородно. Если вы немедленно не сочтете возможным принести извинения остановленному вами господину, мы предложим вам иное соотношение сил: трое против троих. Так вам будет угодно?

– Вы опять затеваете, господа мушкетеры, запрещенные его величеством и его высокопреосвященством поединки? Мы находимся при исполнении служебных обязанностей, выполняя приказ, и никто не имеет права нам мешать.

– Полноте, господин гвардеец! – продолжал задиристый мушкетер. – Разве можно помешать в чем-нибудь безнадежным бездельникам?

– Вы ответите за свои слова перед его высокопреосвященством.

– Простите, почтенный гвардеец, но я не вижу здесь его высокопреосвященства, перед которым должен отвечать.

– Мы доставим вас к нему, не беспокойтесь.

– Очень интересно, какой способ вы выберете для этого?

– Если вам угодно, господин мушкетер, то носилки, на которых переносят раненых или убитых.

Всадник не стал ждать конца препирательствам и подъехал к воротам. Привратник, увидев его в щелеобразное оконце, потребовал назвать пароль.

Со стороны доносились уже не изящные ругательства, а звон шпаг. Очевидно, гвардейцы продолжали выяснять отношения с мушкетерами, которые помешали им задержать всадника, действуя, как всегда, против гвардейцев кардинала по принципу: «Что хорошо его высокопреосвященству, может не понравиться королю».

– Пароль! – потребовал еще раз привратник в рясе.

– «Мыслю – эрго существую», – произнес всадник и исчез за монастырскими воротами, крикнув слуге:

– Огюст, жди меня здесь ближе к вечеру.

Слуга повиновался и, повернув мула, отправился искать трактир. Проезжая мимо дерущихся на шпагах солдат, он с удовлетворением отметил, что гвардейцы вынуждены отступить. Мушкетеры не стали их преследовать, и один из них подмигнул Огюсту:

– Откуда?

– Из Амстердама, сударь, – с подчеркнутой готовностью ответил слуга.

– А мы думали из Бордо, – добродушно заметил мушкетер, вкладывая шпагу в ножны. – Там вино отменное. Я однажды на пари один целый бочонок выпил.

Всадник, отдав поводья выбежавшему послушнику, скинул черный плащ и оказался в офицерском мундире нидерландской армии. Он вошел в мрачное монастырское здание вслед за встречавшим его аббатом.

Толстые, как в крепости, стены, низкие арки, темные коридоры и благоговейная тишина, подчеркиваемая отзвуком шагов под сводчатыми потолками, заставляли говорить вполголоса.

– Его преподобие господин настоятель отвел для нашего симпозиума монастырскую трапезную.

– Ты по-прежнему молодец, дорогой Мерсени. И словно вчера мы с тобой тузили друг друга в колледже. А теперь ты главное связующее звено между всеми нами, учеными.

– Да, Репе, – вздохнул аббат Мерсенн, – приходится вести научную переписку, раз пока нет журнала ученых, и собирать иногда симпозиумы за монастырскими стенами.

– Надеюсь, они у тебя здесь достаточно толстые, чтобы защитить гонимого церковью за запрещенные папской буллой книги от преследователей, встретивших меня у ворот.

– Все гости монастыря восхищаются твоей отвагой, Роне, не побоявшегося тайком вернуться в Париж.

– Мне надо было лично доказать этому Пьеру Ферма несостоятельность его работы о максимумах и минимумах.

В бурно разгоревшейся в монастырской трапезной дискуссии выдающемуся французскому философу Рене Декарту не удалось опровергнуть непонятый им метод Пьера Ферма, которым тот предвосхитил дифференциальное и интегральное исчисление, открытое столетие спустя спорившими между собой об этом Ньютоном и Лейбницем.