Роман Подольный - Легкая рука Страница 47

А знаете, здесь не зря поминается об иллюзиях. В самом деле, все ли и даже много ли мы знаем о прошлом и так ли уж ничего не ведаем о будущем? Зияет пробелами геологическая история Земли, полна белых пятен история эволюции, в том числе и вида Человек разумный, как и история самого человечества, как и история каждой страны. Да что говорить! Подводит и собственная память, мучаешься, вспоминая, как зовут человека, с которым уже лет двадцать на “ты”. Нет, о прошлом никак нельзя сказать, что оно нам полностью известно.

Зато мне точно ведомо, что сегодня еще часа три я буду писать, а потом отдам написанное на машинку, что завтра утром мне на работу и надо сесть у метро на 13-й автобус, потому что 46-й пойдет совсем в ДРУГУЮ сторону.

А теперь, говоря языком метеослужбы, вот вам долгосрочный прогноз: дерево в палисаднике у дома будущим летом дотянется до моего окна, а внучка будущей осенью пойдет в школу. Право же, долго перечислять ту массу вещей, что более или менее достоверно известны каждому из нас о будущем — собственном, близких, родного города или села, страны, мира. Конечно, болезнь может помешать отправиться на работу, хулиганы или служба благоустройства срубят дерево, внучку родители решат отдать в школу на год позже. Но, согласитесь, куда чаще наши повседневные прогнозы сбываются, и мы так к этому привыкли, что сверх меры удивляемся и огорчаемся, когда оказываемся неудачными пророками.

И уже само такое огорчение свидетельствует: все мы — провидцы, и среди провидцев живем.

Давайте согласимся: на фоне всеобщего, массового предвидения прорицания древнегреческих оракулов, библейских пророков или средневековых предсказателей, вроде упомянутого Нострадамуса, даже если верить, что они сбывались, кажутся всего лишь невысокими всплесками над мощным гребнем цунами!

Ну предвидел такой-то взятие врагом Афин, гибель Вавилонского царства или смерть человека, после имени которого в будущих учебниках истории поставят римскую цифру; но ведь любой город может быть захвачен неприятелем, все царства раньше или позже исчезают, и все владыки умирают.

Астрономы утверждают, что несравненно больше знают о будущем солнца и планет, чем об их прошлом.

Что же касается жизни… Послушайте, единственные живые существа, интересующиеся прошлым, — это мы с вами. Никому на Земле, кроме людей, не интересна и не нужна история. А вот в предвидении будущего нуждается все живое.

И оно только и делает, что предвидит. Морская мелочь в час отлива держится подальше от берега, ласточки улетают на юг и листья на деревьях желтеют задолго до наступления холодов, кошка в положенный час направляется к блюдцу, в котором — она знает! — к этому времени должно появиться молоко. Мы живем в мире, который отягощен прошлым, но нацелен-то в будущее, подготовлен к нему, и это, право же, бросается в глаза, стоит только пошире раскрыть их. Вот что написал один из крупнейших физиологов нашего века академик Петр Кузьмич Анохин: “Эволюция, начавшаяся с примитивного протоплазматического “.предсказания”, усовершенствовала этот процесс до такой степени, что мозг стал органом, который в каждый данный момент времени сочетает в себе прошлое, настоящее и будущее).

И уж если амебы и березы, устрицы и ласточки ведут себя так, словно знают, что через час пойдет дождь, или через два — начнется отлив, или через неделю — ударят заморозки, так что странного в нашем с вами умении предвидеть будущее?

Люди разнятся талантами.

Каждый с грехом пополам зарифмует при случае две строчки, много меньше способных сочинять стихотворное послание ко дню рождения сослуживцу, единицы создают гениальные стихи.

Так вот, среди обыденных провидцев должны встречаться пророки подальнобойнее — и тем реже, чем выше их возможности. У древних греков — с тогдашним-то спросом на профессию прорицателя — людей, одаренных талантом предвидения, умели находить. И только ли у древних греков! Библия, священные книги Индии и иных стран богаты именами пророков. Наверное, у этих пророков бывали и иные таланты — но нас сейчас интересует один. Так как же отыскать его носителей? Собственно, именно отыскиванием этих впередсмотрящих и должны были заниматься герои той повести, конспект которой вы читаете.

Но — давайте по порядку.

Что руководило Юрием Нейстриным, когда он впервые взялся за систематизацию примет, никому, в том числе и ему самому, осталось неизвестным. Может быть то, что одна из них, касающаяся погоды, не желала сбываться в пору, когда Юрий проводил летний отпуск в крошечном поселке на Куршской косе, стокилометровой полоске земли, отделяющей от Балтийского моря Куршский залив.

Классическим запахом смолы, настолько густым, что хотелось загребать воздух ладонями, веяло от мачтовых сосен, а с гребней песчаных дюн каждый вечер можно было любоваться сотнями садящихся на воду чаек, птиц крикливых и не слишком опрятных, но все-таки празднично белых.

В первый же такой вечер, когда небо наконец прояснилось после холодного ненастного дня, Юрий с удовольствием вспоминал славное орнитолого-метеорологическое двустишие:

Если чайки сели в воду,Жди хорошую погоду.

И был очень неприятно поражен, обнаружив утром, что в оконные стекла его номера в пансионате бьет дождь. С тех пор каждые сутки погода менялась по одному и тому же сценарию: с утра — дождь, время от времени переходящий в сильный, ветер с моря; после полудня дождь слабел — вместе с ветром, моросить совсем переставало только к вечеру, развиднелось, но нагнанная ветром из морских просторов вода леденила. Оставалось надеяться, что завтра ее прогреет то солнце, которое каждый вечер краснело перед уходом за горизонт. Известно же что, если солнце красно к вечеру. — моряку бояться нечего. Да и чайки садились на воду целыми флотилиями. Но…

В поселке оказалась довольно приличная библиотека, а в ней — сборник народных примет. Здесь Юрий нашел и бессовестно краснеющее солнце, и беспардонных чаек, и многое другое. Времени, не уходившего, увы, на купания и долгие прогулки, хватило на попытку разобраться в смысле, серьезности и степени возможной справедливости хотя бы некоторых примет.

Другой бы на месте Нейстрина, окунувшись после отпуска в обычные, некурортные будни, забыл о летнем увлечении, тем более что толку от него ждать не приходилось. Но именно это “тем более” для такого человека, как Юрий, значило совсем иное, чем для нас с вами.

Нейстрин принадлежал к немногочисленной и не всегда приятной в общении породе людей, ничего не принимающих на веру, а попытку воздействовать на них авторитетом встречающих прямо-таки в штыки. Будь он средневековым рыцарем, на щите его было бы начертано: “Не соглашаюсь!” Попытка приучить Юру в раннем детстве держать ложку непременно в правой руке сделала мальчика левшой; его отношения с геометрией были испорчены начисто в пятом классе — он не желал принимать аксиомы без доказательств; и, думаю, именно страстное желание родителей увидеть в своей семье еще одного врача заставило сына выбрать другую дорогу и стать историком. Где же больше, чем в истории, возможностей не соглашаться с предшественниками!