Максим Перельман - Переход Страница 37

— Зачем оказался необходим я, Генрих? Или ты ко мне питал такие чувства, что не мог обойтись без меня на Земле и поэтому решил воскресить меня? Насколько я помню, наши отношения были дружескими, доверительными и объединёнными общей верой, но всё-таки… стоили ли они тех усилий, которые были приложены для моего воскрешения?

Он засмеялся:

— Брось. Какое ещё воскрешение! Самоубийца попадает в этот мир снова и довольно быстро.

— Но я не был самоубийцей в полном смысле этого слова. Я ведь был уверен, что не умру, так что если я и самоубийца…

— Какая разница? — перебил он, — факт остаётся фактом. Да и потом в тела на Землю возвращаются не только самоубийцы, а все. Так что, какая разница? Ты что забыл, в чём заключается твоя роль? Ты помнишь, как вчера ты надел корону, и я сказал, что корона знает, кто король? Ты помнишь, что без тебя наша великая миссия обречена на провал? Помнишь?

Я молчал.

— Мир так устроен, — продолжил Генрих, — что мы все беспрерывно участвуем в жуткой и злой игре. Из неё нельзя выйти иным способом, кроме объявления войны Тому, Кто её придумал. Нет никакого рая и ада. Всё это обман. Когда человек умирает, ему там, куда попадает его душа, объявляют, что он прожил жизнь не так, как должен был прожить, и отправляют в следующее рождение. А рай и ад вымышлены многочисленными религиями, они, как пряник и кнут, должны хоть как-то управлять людьми. Послушные, даже если они всю свою жизнь влачат жалкое существование, пойдут в рай, а богачи, правители, власть имущие, которые волей-неволей грешат, отправятся в ад. Таким образом, беднякам даётся вера в высшую справедливость, а для богачей эта вера является уздой. И над всеми царит страх. Всё элементарно.

— Минуточку, — возразил я, — а свет в конце туннеля? Тот, что описывают те, кто пережил клиническую смерть? С этим, как быть? Они даже видят некую границу невозврата и понимают, что, перейдя через неё, вернуться в тело уже нельзя.

— Друг мой, — усмехнулся он, — ты помнишь, что было после того, как ты умер?

— Нет, но это не значит, что ничего не было.

— Верно, и более того, те, что пережили клиническую смерть, действительно видят какой-то свет в конце какого-то туннеля. И всё. Потому что, кроме этого, ничего нет. Ты, конечно, слышал выражение «оттуда никто не возвращался», а знаешь почему? — Гиммлер говорил со мной, как с ребёнком, и улыбался при этом, — потому, что неоткуда возвращаться. Мы всё время находимся на Земле, переходя из мёртвого тела в только что появившееся на свет. Рождаются и гибнут цивилизации, но люди живут вечно. Именно этому мы хотели положить конец.

— Я не помню этого, — сказал я.

— Не помнишь? Совсем не помнишь? — он сокрушённо покачал головой, — а ведь это ты создал «теорию освобождения». Возвёл её в религию и делал всё для её осуществления.

— Прости, Генрих, — я виновато развёл руки, — мне всё это надо осмыслить.

Я замолчал, думая о странностях своей памяти. Я помнил всю свою жизнь, когда я был Ральфом, но не помнил никаких своих планов по уничтожению человечества с целью их спасения. На меня свалилось слишком много информации, которая вызывала у меня уйму вопросов, слишком много вопросов. И на главный он пока не ответил, зачем им нужен был я? Настолько нужен, что они ждали встречи со мной семьдесят лет?

И я его повторил: — Зачем я вам нужен?

— Без тебя невозможно завершение Миссии. Так считаем все мы — союзники и соратники. И это же подтвердила корона. Ты — царь царей. Ты был первым царём первой цивилизации, и ты — последний царь нынешней. Если говорить упрощённо, то ты должен быть на Земле, когда всё закончится.

И тут я вдруг вспомнил, что о чём-то подобном мне рассказывала Эрнеста. Но тогда я не слишком обратил на её слова внимание, потому что не мог решить, кто она — авантюристка, охотящаяся за моими капсулами и деньгами, или действительно долгожительница, узнавшая во мне своего мужа.

— Но почему именно я?

— Потому что это так. Это истина, которая не нуждается в доказательствах, как и то, что ты должен будешь отдать самый последний приказ.

— Какой приказ? Кому отдать? — я совсем перестал понимать, о чём он.

— Самому себе, — холодно ответил Гиммлер, — ты будешь последним, кто умрёт на Земле.

Я был потрясён. Мысль остаться последним из живущих на Земле, увидеть гибель всех рас, всех наций наполнила меня ужасом. Чтобы скрыть его, я попытался иронизировать:

— Д-а-а, — сказал я, — как всё интересно, с каждым мгновением всё интереснее и интереснее. Но если я умру раньше других?

— Все наши усилия пропадут, и всё опять затянется, до того момента, когда ты снова родишься на Земле, и мы сможем закончить.

— Скажи, — спросил я, — где я был с тысяча девятьсот сорок пятого, когда умер, до тысяча девятьсот семьдесят четвертого, когда родился? Если ты говоришь, что мы непрерывно находимся на Земле, то где же я был почти тридцать лет?

— Время относительно. Ты нигде не был, для тебя прошли мгновения. Но на Земле прошло почти тридцать лет.

— А если бы прошло пять тысяч лет? Ты бы так и ждал меня? Все эти тысячелетия?

— Выходит, что так. Но это только фантазия. Дело в том, что столько, сколько тебя не было на Земле, то есть около тридцати лет, именно столько и уходит на то, чтобы человек снова родился. Никто не задерживается в небытии на пять тысяч лет. Время относительно, как я уже сказал. Проще говоря, те секунды для тебя, что ты отсутствовал и был без тела, были равны примерно тридцати земным годам, и так у всех.

— Откуда такая точная информация? И есть ли хоть одно доказательство того, о чём ты говоришь?

— Есть вера. Вера не нуждается в доказательствах. Но скажи мне, разве то, что произошло с тобой, не является доказательством?

— Не знаю, — ответил я. — Мне нужно время, чтобы осознать то, что со мной произошло, и то, что ты мне рассказал. А сейчас я хотел бы уехать. Как мне связаться с тобой в дальнейшем?

— Ты хочешь уехать? Ну что ж, уезжай. А связаться со мной можно с помощью Интернета и мобильного телефона, — он рассмеялся, — пойдем к дому, тебя отвезут в аэропорт.

Когда мы вернулись в дом, Гиммлер провел меня в свой кабинет, открыл сейф и достал оттуда металлическую коробочку, в ней находились три ампулы. Точно такие, как описывала их мне Эрнеста.

— Возьми, — он протянул мне коробочку, — на тот случай, если встретишь Аннет, отдай ей этот долг. Она уже один раз помешала нам, не дай ей сделать это во второй. Хотя… возможно, она уже, как говорится, на том свете, — он засмеялся, — вот видишь, Ральф… «на том свете», а света того и нет… запиши мои ориентиры…