Метрополис - Теа фон Харбоу Страница 37

В алый час солнечного восхода, увидев, как по улице потоком катит людская масса – строем в двенадцать шеренг, под водительством девушки, танцующей в такт воплям толпы, он поставил рычаг машины на предохранитель, тщательно запер дверь зала и стал ждать.

Тысячи кулаков молотили в его дверь.

«Ну-ну, стучите! – думал Грот. – Дверь много чего выдержит…»

Он взглянул на машину. Колесо вертелось медленно. Ровные спицы были отчетливо видны. Грот кивнул своей красивой машине.

«Недолго они будут нам докучать», – думал он, ожидая знака от Новой Вавилонской башни. Он ждал слова от Иоха Фредерсена. Но ждал напрасно.

«Он знает, – думал Грот, – на меня можно положиться…»

Дверь вибрировала, как исполинский барабан. Живым тараном безликая масса бросалась на нее.

«Многовато их, кажись», – думал Грот. Посмотрел на дверь. Она дрожала, но не уступала. И, судя по всему, не уступит еще очень долго.

Грот с удовлетворением кивнул. Он бы охотно раскурил трубочку, только вот курение здесь под запретом. С бодрящим негодованием слушал вопли тысяч людей и гулкие удары по двери. Он любил дверь. Она была его союзницей. Обернувшись, он взглянул на машину. Ласково кивнул ей: «Мы с тобой… что? Что ты скажешь пьяным дуракам, машина?!»

Шторм за дверью крепчал, превратился в тайфун. В нем сквозила злобная ярость на столь долгое сопротивление.

– Открывай!! – бесновалась ярость. – Открывай, мерзавец!!

«Как бы не так!» – думал Грот. Как стойко держится дверь! Его славная дверь!

Что там распевают эти пьяные обезьяны?

Мы вынесли приговор машинам!

Осудили их на смерть!

Ха-ха-ха! Он, Грот, тоже умеет петь! Отлично поет пьяные песни! Он стукнул каблуками по цоколю машины, на котором сидел. Сдвинул черную шапку подальше на затылок. Красные кулаки лежали на коленях, а он распевал во все горло, широко раскрывая рот, устремив на дверь взгляд маленьких, яростных глаз.

– Подходи, пьяная шваль, коли смеешь! Хотите побоев, так идите сюда, вшивые обезьяны! Ваши матери забыли сызмала кормить вас, сопляков, березовой кашей! Свиньи и те вами побрезгают! Ваше место на свалке, жаль, вы туда не доехали! Вот и стоите за дверью, за моей славной дверью да орете: открывай! Открывай! Сволочи поганые!

Цоколь машины гудел под его каблуками…

Как вдруг все стихло – и стук, и пение. Под куполом зала трижды вспыхнул ослепительно-белый луч. А звуковой сигнал, мягкий и проникновенный, как тягучий удар церковного колокола, утихомирил весь шум.

– Да! – воскликнул Грот, страж машины-сердца. Вскочил на ноги. Поднял вверх широкое лицо, сияющее радостным желанием повиноваться. – Да, я здесь!

И тут он услышал медленный и отчетливый приказ:

– Отопри дверь и оставь машину!

Грот не двигался. Руки его со сжатыми кулаками висели по бокам, словно тяжелые кувалды. Он судорожно моргал. Сглотнул. Но молчал.

– Повтори приказ, – послышался спокойный голос.

Страж машины-сердца резко мотнул головой, словно докучливой обузой.

– Я… я не понял. – Он тяжело вздохнул.

Спокойный голос прозвучал уже резче:

– Отопри дверь и оставь машину!

Однако Грот все еще молчал, тупо глядя вверх.

– Повтори приказ! – раздался спокойный голос.

Страж сердца-машины набрал в грудь воздуху.

– Кто это говорит? – спросил он. – Что за грязная собака?!

– Отопри дверь, Грот…

– Черта с два!

– …и оставь машину!

– Машину?.. Мою… машину?!!

– Да, – отозвался невидимый обладатель голоса.

Страж машины-сердца задрожал. Лицо посинело, глаза стали как беловатые шары. Тараном напирая на гудящую дверь, масса сипло вопила:

Машины умрут – их место в аду!

Смерть!.. Смерть!.. Смерть машинам!

– Кто со мной говорит? – выкрикнул Грот, даже голос сорвался.

– Иох Фредерсен.

– Я хочу услышать пароль!

– Пароль: тысяча три. Машина работает вполсилы. Ты поставил рычаг на предохранитель…

Страж машины-сердца стоял столбом. Потом неуклюже повернулся, подковылял к двери, дернул засовы.

Масса услышала желанный звук. Победоносно завопила. Дверь распахнулась, и толпа смела́ человека, стоявшего на пороге. Кинулась к машине. Хотела разломать ее. Танцующая девушка предводительствовала ворвавшимися.

– Смотрите! – крикнула она. – Смотрите! Вот бьется сердце Метрополиса! Что надо сделать с сердцем Метрополиса?

Мы вынесли приговор машинам!

Осудили их на смерть!

Машины умрут – их место в аду!

Но огромная людская масса не подхватила песню девушки. Все не сводили глаз с машины, с бьющегося сердца Метрополиса, великого города машин, который они кормили. Масса медленно двигалась, как единое тело, подползала к машине, сверкающей, словно серебро. На лицах читалась ненависть. А еще суеверный ужас. И воля к полному уничтожению.

Но прежде чем они взялись за дело, Грот, страж, закрыл машину собой. Бросил в лицо массе всю брань, всю непристойную ругань, какую только знал. Самое грязное слово казалось ему теперь недостаточно грязным. Масса же обратила к нему свои красные глаза. Уставилась на него. Сообразила: он осыпает ее бранью… осыпает бранью от имени машины. Человек и машина слились для массы в одно. Человек и машина одинаково заслуживали ненависти. Масса двинулась на человека и машину. Схватила человека, а в виду имела машину. С ревом свалила его наземь. Подмяла под себя. И пинками вышвырнула за дверь. О машине она забыла, ведь человек-то схвачен – схвачен страж сердца всех машин, и, отрывая человека от машины-сердца, она воображала, что вырывает сердце из груди великого города машин, из груди Метрополиса.

Что же станется с сердцем Метрополиса?

Оно будет растоптано ногами массы!

– Смерть! – завопила торжествующая масса. – Смерть машинам!

Толпа не замечала, что вождя у нее больше нет. Не замечала, что девушка из ее рядов исчезла.

Девушка стояла перед машиной – перед сердцем города. Хрупкой рукой – более хрупкой, чем стекло, – она взялась за мощный рычаг, стоявший на предохранителе. Перевела его в другое положение и легким и словно бы нетвердым шагом вышла вон.

Машина зажужжала, ускоряя ход. Над ее таинственными хрупкими сочленениями возникло подобие солнечного диска – как бы лучистый венец божества, стремительно кружащее серебристое колесо, спицы которого в вихре вращения виделись сплошным ослепительным диском.

Сердце Метрополиса, великого города Иоха Фредерсена, охватила лихорадка, смертельная болезнь поразила его…

XVI

– Отец!!

Сын Иоха Фредерсена прекрасно понимал, что отец никак не может его услышать, ведь он стоял в самом нижнем, цокольном этаже Новой Вавилонской башни, куда его забросил дерганый пульс улицы, а отец находился высоко-высоко над кипеньем города – безучастный мозг в прохладной черепной коробке. И все-таки Фредер позвал его, не мог не позвать, и крик его был призывом о помощи и укором.

Круглая постройка Новой Вавилонской башни выплевывала людей, которые с идиотским смехом спешили на улицу. Живое месиво улицы всасывало их в себя. Новая Вавилонская башня пустела. Те, кто наполнял ее залы и коридоры, кого черпаки патерностера носили вверх-вниз, кто толпился на лестницах, получал приказы и передавал их дальше, тонул в цифрах, слушал шепоты мира, – все они потоком выливались из Новой