Метрополис - Теа фон Харбоу Страница 33

и делало меня добрым. Иох Фредерсен отнял у меня эту женщину. Сделал меня злодеем. Он, полагавший камень недостойным прикосновения ее туфли, сделал меня злодеем, чтобы отнять у меня ее сострадание. Хель умерла. Но она любила его. Что за ужасный закон, согласно которому существа света оборачиваются существами тьмы? Будь милосерднее, чем была Хель, Мария! Я восстану против той воли, что превыше нас с тобою. Открою тебе двери. Ты сможешь уйти куда угодно, и никто тебя не удержит. Но, может быть, ты по своей воле останешься со мной, Мария? Я мечтаю стать добрым… Ты мне поможешь?

Тишина. Безмолвие. Неподвижность.

– Я не взываю и к твоему состраданию, Мария. Ведь на свете нет ничего безжалостнее женщин, любящих одного-единственного человека… О вы, холодные убийцы во имя любви!.. Вы, богини смерти с ласковой улыбкой!.. Руки вашего любимого холодны. Вы спрашиваете: «Согреть тебе руки, любимый?» И не дожидаетесь его «да». Вы поджигаете город. Предаете царство огню, чтобы согреть над пожаром холодные руки любимого!.. Встаете и срываете с мировых небес лучистые звезды, не замечая, что разрушаете мироздание, выводите из равновесия хоровод вечности. «Хочешь звезды, любимый?» И если он говорит «нет», бросаете звезды наземь… Ах, блаженные кощунницы! До ужаса неприкосновенные, вы могли бы явиться у престола Господня и сказать: «Вставай, Создатель всего! Престол мира нужен мне для моего любимого!» Вы не видите, кто умирает рядом с вами, вам важно, чтоб жил единственный. Капля крови на пальце любимого пугает вас сильнее гибели целого континента… Все это мне известно и на мою долю никогда не выпадало!.. Нет, я не взываю к твоему состраданию, Мария. Но взываю к твоей верности…

Тишина. Безмолвие. Неподвижность.

– Знаком ли тебе подземный город мертвых? Девушка по имени Мария обычно собирала там по ночам своих братьев. А братья ее ходят в синих холщовых робах, черных шапках и грубых башмаках. Мария говорила своим братьям о посреднике, который придет их спасти. «Посредником меж мозгом и руками до́лжно быть сердцу…» Разве не так оно было? Братья девушки верили ей. Ждали. Долго ждали. Но посредник не приходил. И девушка не приходила. Даже весточки не присылала. Пропала без следа. Но братья верили девушке, ибо считали ее неспособной на обман. «Она придет, – говорили они. – Она вернется! Не обманет. Не бросит нас. Она говорила: “Придет посредник…” Теперь обязательно придет. Наберемся терпения и будем ждать…» Но посредник не пришел. И девушка не приходила. День ото дня бездолье братьев все возрастало. Если прежде роптала тысяча, то теперь ропщут десять тысяч. Их уже не унять. Они жаждут борьбы, разрушения, истребления и погибели. Верующие, терпеливые и те вопрошают: «Где Мария? Может ли и она обмануть?» Ты оставишь их без ответа, Мария?

Тишина. Безмолвие. Неподвижность.

– Молчишь… Ты очень упряма… Но то, что я скажу тебе сейчас, наверняка сокрушит твое упрямство… Думаешь, я держу тебя здесь в плену шутки ради? Думаешь, Иох Фредерсен не знает иного средства убрать тебя с глаз своего сына, кроме как упрятать тебя под печать Соломона на моих дверях? О нет, Мария, о нет, моя красавица! Все эти дни мы не сидели сложа руки! Мы похитили твою прекрасную душу… твою сладостную душу, эту ласковую улыбку Бога. Я следил за тобой, был вокруг, как воздух. Видел тебя сердитой и в глубоком отчаянии. Видел пылкой и бесстрастной, как земля. Видел тебя в молитвах Господу и проклинал Бога, потому что Он не слышал тебя. Я упивался твоей беспомощностью. Твой надрывный плач дурманил меня. Когда ты, рыдая, произносила имя любимого, мне казалось, я умру, меня шатало, ноги подкашивались… Вот так – словно одурманенный, хмельной, шатающийся, я похитил тебя, Мария, стал вором! Я воссоздал тебя, стал твоим вторым творцом! Целиком и полностью отнял тебя у тебя! Во имя Иоха Фредерсена, властелина великого Метрополиса, я похитил у тебя твое «я», Мария! И это похищенное «я» – твоя вторая самость – послало весточку твоим братьям, велело им собраться ночью в городе мертвых! Они пришли… все пришли! По слову Марии пришли, все до одного. Раньше, говоря с ними, ты призывала их к миру и спокойствию… Но Иох Фредерсен более не хочет мира – понимаешь? Он хочет решения! Пробил час! Твое похищенное «я» более не призывает к миру, ибо его устами говорит Иох Фредерсен… И среди твоих братьев будет тот, кто любит тебя и не узна́ет, из-за тебя он сойдет с ума, Мария… Дай же мне твои руки, Мария… Большего я не требую… Твои руки, наверно, истинное чудо. Прощение – имя правой, избавление – левой… Коли дашь мне свои руки, я пойду с тобой в город мертвых, чтобы ты могла остеречь своих братьев, чтобы разоблачила свое похищенное «я», чтобы тот, кто любит тебя, вновь тебя обрел и не сошел с ума… Ты что-то сказала, Мария?

Он услышал тихий-тихий плач девушки. И пал на колени. Хотел на коленях подползти к ней. Но вдруг замер. Прислушался. Взгляд застыл. И вдруг произнес чуть ли не с опаской и удивлением:

– Мария?.. Мария, ты слышишь?.. В этой комнате чужак…

– Да, – прозвучал спокойный голос Иоха Фредерсена.

А потом руки Иоха Фредерсена схватили Ротванга, великого изобретателя, за горло…

XIV

Сводчатое помещение наподобие склепа – людские головы придвинуты одна к другой, напоминая комья на свежевспаханном поле. Все лица обращены в одну сторону: к источнику божественно-мягкого света. Горели свечи, язычки пламени словно лезвия ножей. Узкие, сияющие полоски света окружали голову девушки…

Фредер стоял оттесненный в глубину сводчатого помещения, так далеко от девушки, что различал в ее лице только отблеск бледности, и чудо глаз, и пурпурно-алый рот. Взгляд его не отрывался от этого пурпурного рта, словно то был центр мира, куда по вечному закону должна хлынуть его кровь. Какая мука – видеть этот рот… Вот такой же был у всех семи смертных грехов… И у жены на багряном звере, у которой на лбу стояло слово «Вавилон»…

Он прижал ладони к глазам, чтобы больше не видеть этого смертельно-греховного рта.

Теперь он все слышал отчетливее… Да, ее голос… голос, звучавший так, словно Бог не сможет ни в чем ей отказать… Это вправду она? Голос шел из пурпурного рта. Точно пламя, горячий и обжигающий. Полный нечестивой сладости…

– Братья мои… – послышались слова.

Но от этих слов не веяло миром, не веяло спокойствием. Мелкие красные змейки метались в воздухе. А воздух был раскаленным… дышать стало сущей пыткой…

Фредер со стоном открыл глаза.

Головы людей впереди – как темные, бурные волны. И волны эти клокотали, бушевали, кипели. То тут, то там в воздух взлетала чья-то рука. Рассыпались брызги слов, клочья прибойной пены. Но голос девушки, точно каминные щипцы, метался над головами, призывая, полыхая жаром:

– Что вкуснее: вода или вино?

– Вино вкуснее!

– Кто пьет воду?

– Мы!

– Кто пьет вино?

– Господа! Владыки машин!

– Что вкуснее: мясо или черствый хлеб?

– Мясо вкуснее!

– Кто ест черствый хлеб?

– Мы!

– Кто ест мясо?

– Господа! Владыки машин!

– Какая одежда лучше: синяя холщовая роба или белый шелк?