Роман Подольный - Легкая рука Страница 31

— Ну и прекрасно, Юра!

— Ничего прекрасного я в этом не вижу. Подозревать Ньютона!

— Ну вот. Соверен оказался полновесным.

— Один? Проверьте хотя бы десяток, Юра. Вы же сами понимаете, один — это нерепрезентативно.

— Ого, какие вы слова выучили, Рюрик Андреевич!

— И, кроме соверенов, проверьте еще десяток гиней.

— Знаете, Рюрик Андреевич, по-моему, вы становитесь нахалом.

— Да нет, Юра, — я осторожно погладил его по щеке. — Я просто понял, что тебе это действительно интересно.

Юра засмеялся.

— Мне — что! Мой дорогой учитель буквально с ума сходит от любопытства, — естественно, одновременно презирая нас обоих за то, что мы поверили в эту историю. Человек вообще любопытен.

— И еще как любопытен, Юрий Иванович! — загремел знакомый голос. — Я, например, уже минут пять вас подслушиваю и извиняться не намерен.

И верно, все это время академик стоял позади нас, и упрекать его в этом не приходилось, так как говорили-то мы с Юрой в его кабинете.

— Вы, кстати, без меня и не обойдетесь. У меня в личной коллекции есть несколько гиней того времени. Я ставлю только одно условие: если с монетами все в порядке — вы, Рюрик Андреевич, приносите Ньютону извинения. Приму их я.

— А если что-нибудь не в порядке?

— Я не намерен даже обсуждать такую возможность.

— Вы ставите меня в неравное с вами положение, Михаил Илларионович.

— Вы находитесь в нем с того момента, как занялись этим вздорным делом, Рюрик Андреевич.

Старик величественно прошел мимо нас к своему старому добротнейшему столу необъятных размеров. У него ушло добрых полминуты только на то, чтобы обогнуть правое крыло стола, подойти к широкому кожаному креслу и взяться за его шагреневую спинку.

Мы с Юрой за это время успели опомниться, обидеться, решить уйти и оказаться уже у двери, когда нам в спину полетела последняя фраза академика:

— Однако вздорность дела и вправду почему-то не мешает ему занимать меня до крайности. Завтра я привезу вам гинеи.

— Рюрик Андреевич, вами последнее время в редакции недовольны. У меня тоже такое впечатление, что вы забросили работу. В чем дело?

— Одну минуточку, Александр Васильевич, — я вскочил, — мне, кажется, звонят, я сейчас. (Мой стол стоял у самой стены кабинета Главного, и звонок моего телефона иногда пробивался сюда через штукатурку и кирпич.)

— Странную вещь хочу я вам сообщить, Рюрик Андреевич, — голос Юры звенел сегодня так, что километры телефонных проводов не смогли сделать его менее пронзительным.

— Какую же странную вещь, Юра?

— Все наоборот, Рюрик Андреевич, все наоборот. — Что ты хочешь этим сказать?

— Нет, сначала вы мне скажите. Что вы хотели доказать анализом гиней, Рюрик Андреевич?

— Да то, что в них больше золота, чем должно быть, ведь так, Юра?

— Больше?.. — голос Юры сразу упал, наступило молчание. Я подул в трубку: испугавшись, что нас разъединили. — Да здесь я, Рюрик Андреевич. Но вы же обвиняли Ньютона в подделке монет?

— Стали бы вы проверять гинеи, если бы я с самого начала сказал, что в них должно быть больше, а не меньше золота? Но вы и сами, Юрчик, могли бы догадаться, чего именно я хочу. Зачем мне Ньютон — фальшивомонетчик? Мне требуется Ньютон-алхимик. Притом великий алхимик. Первый удачливый алхимик. Откуда же ему иначе было взять золото?

— Но как этого не замечали раньше?! — в голосе Юры было удивление, но куда больше в нем было священного трепета. — И как вы сумели до этого додуматься?

— Ну, что лишнего золота не замечали, это понятно. Монеты всегда проверяли на “недовес” золота. Никто не боялся, что ему передадут презренного металла. А додумался я… Знаете, отвечу вам словами нашего общего знакомого Ньютона: “Я все время думал об этом”.

— Илья Всеволодович, вас не затруднит взглянуть на вот этот листок?

— Пожалуйста, Рюрик Андреевич… Так-так, золота столько-то промилле, серебра столько-то, меди… Зачем вы мне это показываете?

— Здесь выписан химический состав средней ньютоновской гинеи, глубокоуважаемый Илья Всеволодович. И она, оказывается, содержит золота больше, чем полагается.

— И вы опять будете настаивать на том, что лишнее золото Ньютон сработал лично? Может быть, при содействии Мефистофеля? Как вы вообще относитесь к Мефистофелю, Рюрик Андреевич? Не нашли ли вы ему живого прототипа?

— Вы хотите меня оскорбить, Илья Всеволодович? Не удастся. Вот, прочтите то же самое на официальном бланке. Здесь и состав и справка о том, что золота в монете больше нормы.

— Хорошо. Прочел. Но чего вы от меня-то хотите?

— Всего-навсего того, чтобы вы изготовили золото.

— А смысл, смысл? Кому это золото будет нужно? Представим себе на минуту — не дольше, — что вы правы. Если я завтра повторю Ньютоново открытие, послезавтра в мире будет такой финансовый кризис, что паника 1929 года покажется шуткой. Кому нужно золото, потерявшее цену?

— Нужно! И на обшивку спутников, да и вообще, Ленин же говорил, что мы будем делать из золота общественные уборные!

— Только после победы коммунизма, вспомните цитату поточнее, Рюрик Андреевич. Но, в конце концов, не в том дело. Блефом заведомым не хочу заниматься. Жизнь коротка, а серьезных дел хватает.

— Верных дел?

— Что вы хотите этим сказать?.. — Трушин вскочил на ноги — столько презрения было в моем голосе. — Как вы смеете разговаривать таким тоном?

— Простите, Илья Всеволодович. Я это не столько в ваш, сколько в свой адрес. Тоже люблю только верные дела. Еще раз простите и — до свидания.

— Нет уж, какое там “простите”. Давайте объяснимся.

— Ну что же. Вы, я уже знаю, много раз проверяли экспериментами теорию относительности.

— Да.

— Все время оказывалось, что старик Эйнштейн прав.

— Так.

— И вам никогда не хотелось, чтобы именно по этому пункту великий Альберт ошибся?

— Хотелось ли мне этого? Не то слово! Ради этого я и брался за такие эксперименты. Я нарочно проверял устои. Если бы хоть один из них рухнул… Мне говорили: зачем ты за это берешься? Выбери эксперимент, где больше шансов на открытие, возьми дело повернее… А меня привлекала именно степень риска. Риска неудачи… Ведь подтвердить известное значило для меня потерпеть неудачу. Что делать? Привык. Зато отработал методику. Стал доктором…

— И вам это нравится?

— Что?

— Докторская степень, отработанная методика? Не надоело вам чувствовать себя мудрецом?