Беглянка - Альфред Коппел Страница 3

По пути к шахте мы заглянули к санитару. Он погиб от удушья: лицо посинело и распухло от внутреннего давления. Псих заклинил герметичный люк их отсека каким-то предметом багажа, из‑за этого система безопасности не сработала, когда начал уходить воздух.

Мы оставили его там и двинулись дальше по трапу. Немного погодя мы встретили трех человек в скафандрах, и я вздохнул с облегчением. Это были Холкомб и двое его техников из шахты. Отстояв вахту, они находились в кубрике в носовой части корабля, когда в нас врезался астероид. Теперь они пытались пробиться в шахту через сильно искореженный и оплавленный люк.

Судя по состоянию стен и палубных плит, я понял, что мы, должно быть, находимся очень близко к тому месту, где космическая глыба пронзила корабль. Даже здесь, вдали от пробоины, наши наручные дозиметры раздражённо щёлкали — значит, удар пришёлся по реактору или рядом с ним. Достаточно близко, чтобы деформировать изоляционные пластины.

Я послал Свенсона и одного из реакторщиков вниз, в кладовку за резаками, и, как только они вернулись, мы начали вскрывать шахту. Даже с атомными резаками это заняло у нас много времени, ведь её стенки были из свинцованного сталь-алюминия толщиной в фут.

Наконец, раскалённый кусок люка отвалился, и меня охватил приступ головокружения. Казалось, я вот-вот шагну сквозь образовавшийся проём в вечность. Рядом с люком зияла зазубренная пробоина, пронзившая половину окружности корабля — от реакторной шахты до открытого космоса. Словно гигантская рука вдавила стальной палец в цилиндр из масла. Зазубренные края пробоины оплавились, превратившись в причудливые сталактиты. А за ними сияли звёзды на фоне размытой туманности Млечного Пути. Мы смотрели, как они лениво двигаются по неровному лоскуту космоса. «Клем» медленно вращалась вокруг своей оси, став частью бесконечного течения космической пыли, из которой состоял Пояс.

Я шагнул внутрь шахты. Нужно было оценить ущерб, ведь спасательные модули никак не могли доставить нас на Марс. На них не было атомных двигателей, и их запас хода был крайне мал… от силы пятьсот тысяч миль.

Остатки астероида представляли собой застывшую массу пористой лавы, заполонившую нижнюю часть шахты. Повсюду по палубе были разбросаны обломки механизмов и осколки обшивки. Реакторщики, находившиеся в шахте в момент столкновения, теперь, возможно, представляли собой эти обугленные комья, прилипшие к стенкам… Я не хотел этого знать.

Сама активная зона была вскрыта в одном месте, и из пролома исходила зловещее свечение, заставлявшее наши дозиметры трещать без остановки. Я знал, что мы можем выдержать радиацию в малых дозах, поскольку наши скафандры имели встроенную защиту. Но недолго. Ремонт нужно было провести быстро… если он вообще был возможен.

Используя разбросанные вокруг куски обшивки, мы с Холкомбом и Свенсоном принялись заделывать пробоину с помощью резака.

Именно тогда я впервые ощутил нечто странное. Даже сегодня немногие люди заглядывали внутрь плутониевого реактора. Это было… жутковато — тот свет внутри. Он был словно… ну, словно сама суть жизни. Бессмысленный, ничего не осознающий, но наполненный энергией, которую невозможно сравнить ни с чем человеческим.

Пробоина была почти заделана, когда… это… случилось. Я не знаю, как ещё это выразить. Медленное вращение корабля вывело пробоину в его борту прямо на линию к Солнцу… и на долгий момент ослепительный свет обрушился на нас… и проник в самую глубь реактора.

В тот вневременной миг я ощутил взаимодействие сил, превосходящих человеческое понимание. Реактор и Солнце увидели друг друга. По-другому это и не скажешь. Они смотрели друг на друга… и что-то произошло. Солнце воззвало к той бездумной жизни, что была сутью «Клем»… и она ответила! Она ответила! И все остальные тоже это почувствовали! В тот миг атомный огонь в сердце «Клем»… тот огонь, рождённый Солнцем… пробудился! И возникло единство!

Луч Солнца погас, и в шахте снова воцарилась тьма. Мы стояли молча — все до единого. Все были уверены в том, что увидели и ощутили, но каждый из нас боялся облечь это в слова. Коллоидная жизнь, так или иначе, слишком самодовольна, чтобы допустить: в нашем аккуратном маленьком космосе может существовать иной, более могущественный вид жизни. Даже когда доказательство предстаёт перед твоими глазами, ты списываешь это на… воображение. Мы так и поступили. Или попытались.

Мы быстро закончили ремонт, и Холкомб проверил подачу энергии. Стрелка датчика мощности ожила. Наш корабль снова был в строю, и мы могли продолжать полет. Ещё час назад мы чувствовали себя обречёнными, но теперь Марс и спасение казались близкими как никогда.

Конечно, оба пассажира были мертвы. Трое реакторщиков погибли в шахте. Таким образом, осталось шесть членов экипажа и три офицера. И «Клем»…

Мы покинули шахту из-за радиации, что всё ещё сочилась сквозь повреждённую защиту, и так или иначе всем нам удавалось держаться подальше от неё следующие две недели.

Жизнь в скафандрах была тяжким испытанием для нервов. Обычно не задумываешься обо всех связанных с этим неудобствах. Например, нелегко смириться с тем, что борода отрастает прямо в шлеме, а добраться до неё, чтобы воспользоваться депилятором, невозможно. Даже самые элементарные физиологические потребности превращаются в невероятно сложную задачу. Итог всегда один — расшатанные нервы. Но огромная пробоина в корпусе не оставляла выбора. После столкновения по‑настоящему герметичной осталась лишь командная палуба, и члены экипажа непрерывно спорили, кому выпадут долгие вахты там. Кроме того, каждый раз при открытии люка приходилось накачивать новый воздух — а запасы в баках опасно истощились.

Именно поэтому мы списывали на игру воображения, рождённую расшатанными нервами, то, что корабль начал вести себя иначе. В его реакции на коррекцию курса появилась какая-то непокорная вялость, и он стал явно предпочитать траектории, ведущие к Солнцу, вместо вычисленных мной гиперболических, что вели к Марсу. И всё же мы предпочли игнорировать все симптомы.

На пятнадцатые «сутки» после столкновения я находился в верхнем блистере, проверяя наше местоположение с помощью пузырькового тетранта и звездных снимков. Марс уже начал обретать очертания чёткого диска, и я почувствовал себя лучше, чем за все предыдущие дни. Но моя мимолетная радость оказалась недолгой.

Три замера показали, что мы отклонились от курса. Необъяснимо, конечно, ведь за последнюю неделю мы не вносили серьёзных корректив. Вместо того чтобы быть нацеленными на точку в пространстве, где мы должны были встретиться с Марсом, мы ушли на пять градусов к Солнцу.

Я включил рацию в скафандре и вызвал Свенсона, находившегося на командной палубе.

— Свенсон слушает, капитан, — раздался его голос в наушниках.

— Мы