Скитальцы - Хао Цзинфан Страница 27

Эко начал понимать, почему его учитель предпочел остаться на Марсе. Все эти фильмы, все эти экспериментальные нарративы и сцены на рынке Земли имели нулевой потенциал. Давоски интересовало препарирование жизни, а это никому не было нужно. На Земле люди стремились к тому, чтобы им рассказали, как жить хорошо. Им не требовались пособия по тому, как жить вне жизни. В Сети самой простой разновидностью фильма было нечто такое, что удовлетворяло этой потребности: к примеру, иллюзия утешения одиноких людей беседой или нечто, наполненное разными приятными ароматами или запахом крови. Это могло быть участие в фильме загадочного ясновидца, наличие сцен с отважными героями, спасающими красавиц в жестоких боях. В этом голографические фильмы не знали себе равных. На самом деле немало потребителей было и среди асоциальных элементов, жаждавших удовлетворить свои чувственные потребности. А творения Давоски никто не стал бы покупать. Не имело никакого значения то, насколько сложно и тонко были сработаны его фильмы – они не выжили бы в мире, зависящем от рынка.

Давоски сохранил все свои работы в центральном архиве. После того как он возвратился на Землю, Джанет стала хранительницей его личного пространства.

Эко не слишком четко уяснил структуру и дизайн центрального киноархива, но узнал достаточно для того, чтобы понять, что это грандиозное хранилище. Проводя свой поиск, он сразу направился к личному пространству Давоски, но по пути увидел тысячи и тысячи боковых ответвлений и проходов, и всё это было похоже на крону громадного дерева. Эко пытался представить, какой объем памяти для этого нужен. Если у каждого когда-либо жившего марсианина имелось личное пространство, тогда таких пространств должно было насчитываться десятки миллионов. Добавить к этому сотни тысяч пространств, принадлежащих мастерским, постоянно изменяющиеся общественные, выставочные, интерактивные пространства – и весь центральный архив превращался в еще один Марс-Сити, гигантский виртуальный мегаполис. У каждого человека личное пространство было подобно родному дому, а электронные городские форумы представляли собой городские площади. В «домах» хранились авторские творения, а публичные форумы предназначались для объявлений о мероприятиях и дискуссиях, куда приглашались все. Всё это действительно напоминало древнее древо, непрерывно разветвляющееся и обновляющееся.

Эко не стал странствовать по гигантскому центральному архиву – отчасти потому, что у него на это не было времени, но еще и из-за просьбы Джанет Брук.

«Пожалуйста, никому об этом не говорите, хорошо? – попросила она его, вручая ему пароль. – Кроме Артура, мы никому из немарсиан никогда не давали доступа к центральному архиву. Ко многому из того, что там хранится, открыт свободный бесплатный доступ, однако эти сведения очень важны для нас. Будучи хранителем, я на самом деле не должна этого делать. Но вы ученик Артура, и я думаю, что вы достойны того, чтобы ознакомиться с его наследием. Я говорю не только о его фильмах, но и о мире, в котором он жил. – Джанет опустила глаза, посмотрела на свои руки. Голос ее после рыданий всё еще звучал надтреснуто. – Я хочу, чтобы кто-то еще помогал мне помнить о нем. Архив содержит те восемь лет, что Артур прожил здесь, и я боюсь, что когда я умру, никто не узнает о том, чем он занимался. В этом пространстве вы вольны делать что угодно. Можете даже скопировать фильмы Артура. Но прошу вас, никому не говорите».

«Конечно», – пообещал ей Эко.

Он никому не скажет. Он и о тайне своего учителя никому ни слова не говорил. Давоски оставил самую важную часть своей жизни здесь, и Эко твердо решил всё это сохранить нетронутым своим безмолвием. За этими фильмами остался его учитель, а Джанет открыла для него пространство, где хранились эти работы. Более драгоценных даров Эко никогда не получал. Ему хотелось путешествовать по этой вселенной не спеша, чтобы по-настоящему понять, что здесь обнаружил его учитель, чтобы осознать, почему он остался на Марсе, но потом вернулся на Землю.

* * *

Для Эко безостановочное стремление Земли к вульгаризации всего на свете было болезнью двадцать второго века. Обесценивание знаний ураганом понеслось по миру начиная с двадцатого столетия, но тогда еще сохранялись остатки классической эпохи и еще были живы немногие смельчаки, которые посвящали жизнь высоким, благородным идеям и мудрости. К началу двадцать второго века, однако, это малое благородное сословие исчезло, и все стали равнодушны к жизни ради идеалов. Диапазон поля зрения и воображения сузился до нескольких дюймов перед носом. Без следования высшим идеалам сама цивилизация стала вульгарной. Это была болезнь, от которой страдали все и каждый, включая и самого Эко. Он прибыл на Марс полный сомнений, неуверенный в том, что его учитель нашел здесь ответы.

С точки зрения отдельного человека, мир представлял собой комнату. Он мог выбрать – прожить всю жизнь в одной комнате или открыть дверь в другую. Мысль о том, чтобы покинуть знакомую комнату, пугала, но переход из одной комнаты в другую совершался в мгновение ока. С точки зрения обычных измерений человек был гораздо меньше комнаты, но когда всё измерялось иначе, исходя от индивидуума, комната была крошечной относительно всего потока жизни. На карте времени человек значил гораздо больше комнаты.

Если судить поверхностно, творческая жизнь на Марсе не слишком отличалась от таковой на Земле. Художники творили, публиковали свои работы, пытались найти аудиторию, которая полюбила бы их творения. Но Эко осознавал фундаментальные различия между одной и другой культурой. На Земле тоже существовали места, где кто-то мог свободно публиковать свои работы, и на вид в этих местах всё было свободно и демократично. Однако эти места напоминали супермаркеты, где правит железный закон новизны. Каждый предмет искусства, попадавший в такие места, уподоблялся бутылке молока с истекающим сроком годности. Если эта бутылка не встречала покупателя, ее безжалостно убирали с полки и выбрасывали. Три дня – или, быть может, тридцать дней. Коммерция или смерть. Каждый склад стремился иметь возможность поскорее разгрузиться до нуля, а каждый покупатель жаждал свежего и нового. Если на какую-то работу никто не обращал внимания, то даже самые малые творения были способны сгнить и исчезнуть. Теоретически авторская работа могла простоять на полке неопределенно долго, пока бы ее не обнаружила правильная аудитория, но в реальности так никогда не происходило. Без обещания быстрой сделки никто не желал платить за хранение. Теодор Адорно[6] однажды сказал, что «надежда интеллектуала не в том, что он как-то повлияет на мир, а в том, что когда-то и где-то кто-то прочитает написанное им именно так, как он это написал». Надежда